— Сколько платить?
— Два шестьдесят — билет да пенгё — штраф. Если уж на то пошло…
Дешево отделался Ямбор, ничего не скажешь. С благодарностью глядит на женщину. Знает, надо бы спасибо ей сказать… Но знает и то, что из спасиба шубу не сошьешь… да и не такое уж большое дело она сделала, если подумать. Не даром же она отдала свои деньги за здорово живешь. И верно: еще не убрав кошелек, женщина говорит:
— Вот так. Только уж вы вышлите деньги-то, дядя, да поскорее, я ведь тоже бедная, — и, написав что-то на бумажке, дает ее Ямбору. — Вот вам мой адрес.
— Как же, как же. Сразу вышлю, не извольте беспокоиться, — и читает адрес: Шара Кери, дипломированная акушерка, Мезётур, Петушиная улица, семь. — Уж вы мне доверьтесь. А я вышлю, хо-хо, еще как вышлю. Я ведь не кто-нибудь. Я выборный. В правлении. А с билетом не так все было, вы не думайте. Тут, знаете, было так… — и говорит, и говорит. Оправдывается. Во что бы то ни стало хочет доказать, что понапрасну обидели его железнодорожники.
— А из какой вы деревни, дядя? — спрашивает вдруг женщина. И собирается его адрес записать.
— М-м… из Нешты, — быстро врет Ямбор. Зачем ей знать, откуда он? Деньги он так и так отправит, а до остального ей никакого дела нет. Нельзя ведь знать наперед, что чем обернется. Ишь ты: из какой деревни?.. Записать хочет… Ямбор толкует что-то про Нешту, да только женщина все пятится и пятится от него. Потому что есть у Ямбора дурная привычка — когда говорит, слюной брызгать. Все лицо собеседнику заплюет.
Снова прибывает на станцию поезд; женщина подхватывает свои вещи, говорит Ямбору: «Будьте здоровы» — и торопливо уходит. Садится в вагон. Ямбор, оставшись один, задумчиво топчет борозды, пропаханные его сапогами, и знает уже, что не пошлет деньги ни почтой, ни по-другому. Что эти три шестьдесят для дипломированной акушерки? Можно сказать, ничего. Денег, поди, куры не клюют. Вишь, пальто у нее какое нарядное. А чулки. А чемодан. А он, Ямбор, мужик небогатый, ходит в отрепье, как последняя собака.
Все это в четверг случилось. А в воскресенье выбирало правление новую повитуху.
У Лайоша Ямбора дыхание перехватило уже в тот момент, когда он повестку прочитал. Дело и само по себе необычное, потому что были в деревне повитухи, даже целых три. Вот хотя бы старая Шара Баи, которая седьмой десяток доживает, но держится пока хорошо. Правда, никто еще в деревне трезвой ее не видал — да ведь одно другому не мешает. Сколько детишек довела она до крестной купели, и сосчитать невозможно. Или вот другая повитуха, Гуиха: эта еще в полной силе, даже можно сказать, сил в ней избыток… Как раз на прошлой неделе гонялся за ней под садами, во ржи, зять с палкой: оказалось, в связи она состоит с Лёринцем, полевым сторожем. А перед этим с кем-то другим состояла, а перед тем — еще с кем-то. Что делать, если натура у нее такая? Если кровь требует? Да как бы там ни было, а к роженицам ее часто зовут. Пожалуй, скорее для того, чтобы молодой муж на сторону не смотрел, когда ему поститься приходится… Третья повитуха — Ставичиха; она, правда, ремесло свое забросила. Не почему-нибудь, а потому, что сестра у нее замужем за секретарем в другой деревне, а тот не хочет, чтобы свояченица его повитушеством занималась, лучше уж он будет содержать ее на свои деньги. Так что теперь она живет как барыня, горя не знает… Словом, непонятно, зачем деревне при трех-то повитухах еще одну держать. Да не просто держать, а месячное жалованье ей платить, потом пенсию по старости… Бывают, однако, распоряжения, которые мужикам деревенским постичь не дано. Остается только подчиниться и выбрать повитуху, раз велят. Ничего не поделаешь. Против властей не пойдешь… Один лишь Янош Багди пробовал было воспротивиться.