Шара Кери, повитуха, в ярком цветастом халате выходит на крыльцо, на колокольню смотрит. Одиннадцать часов. «Пора бы уж ему прийти», — думает. Старосту ждет она сегодня к себе. Ференца Вирага. Ведь шутки шутками, а с этой халупой надо что-то делать. А то в один прекрасный день рухнет и придавит ее, как мышонка… Медленно сходит она во двор.
Двор, как у всех бобылей, травой зарос. Когда прежние жильцы траву сеяли, говорили, дескать, это английский мятник. И вот поди ж ты: вырос этот английский мятник и оказался простым бурьяном.
Ходит Шара Кери по траве; ветерок, залетевший из сада, играет полами ее халата. Увидел бы ее сейчас кто-нибудь, то-то глаза бы вытаращил: нету под халатом ничего, кроме голой кожи. Ну, и еще полосатых купальных трусиков. На ногах у Шары Кери — красные сандалии, из них большой палец выглядывает. Розовый. Будто покрашен. Смотрит она на улицу: никого. Только мальчишка какой-то бросается бежать от забора: в щель, наверное, подглядывал. Но где же все-таки староста? Зевает повитуха. Заходит в кухню, выносит оттуда плетеное кресло, подушечку. В кресле — книга; ставит Шара Кери кресло на веранду, в тень от стрехи, усаживается, читает.
Обложка у книги тоже красная; на ней написано: «Ван Вехтен. Негритянский рай». Еще в Мезётуре взяла она почитать книгу в кооперативной библиотеке. Да кто же в наше время книги возвращает! Книга — она на то и книга, чтобы ее читали. Буквы, словно иголка на полотне, одна за другой пробиваются в сознание; читает Шара: «О, как божественно двигала она животом! — воскликнул Говард с восторгом и запел. Пел он песню, которая начиналась так: «Не думай, что буду я твоею в первую ночь, не думай, что буду я твоею в первую минуту».
Вдумчиво, не спеша, читает Шара Кери; черные фигуры с лоснящейся кожей мельтешат вокруг нее, как блохи. Время от времени встревоженно поднимает она глаза, видит белый солнечный свет; смотрит и на свою кожу… нет, все в порядке. Здесь все белое… в книге ж — все черное: и тела, и души, и печаль.
Тихо во дворе, тихо на улице, в деревне. Только дрозд все поминает старого Чера, да кошка шуршит камышом на крыше сарая, за воробьями охотится. Вот и все, что происходит вокруг. Если не считать того, что Ференц Вираг, староста, в этот самый момент повернул на Главную улицу возле кооператива.
Ференц Вираг — в старостах второй год; мужик он крепкий, зажиточный. Правда, состояние свое нажил он недавно. И нажил его, так сказать, в два приема. Дело в том, что девять лет назад во время парламентских выборов был он вербовщиком голосов. Причем на стороне правительства. А четыре года назад, когда опять свалились на деревню выборы, он уже за оппозицию хлопотал. «Понял я, друзья мои, где правда», — приговаривал он, обходя мужиков с подписным листом.