Не повернули парни; вот уже входят в горницу один за другим.
Первым идет Тарцали, за ним — Макра, Красный Гоз, Маркуш, Косорукий Бикаи; последний, Чемегеш, дверь за собой прикрывает. Встали посреди хаты, осматриваются; а девки, будто им и дела нет, поют себе. Только пониже над работой склоняются. Пух летает в воздухе, словно настоящий снег; Илонка Киш вдруг совсем пригибается к столу, будто бы для того, чтобы чулок на ноге поправить. И, не выдержав, громко прыскает в стол. А в следующее мгновенье взмахивает в испуге руками, хочет пух прижать — да этим только больше дело портит: весь нащипанный пух, что был на столе, вихрем взлетает в воздух. Словно стая мух потревоженных.
— Ничего, ничего, не беда, — приговаривает хозяйка, пытаясь спасти что можно. Досада ее распирает, а виду не подает.
— Есть там еще кто, сынок? — спрашивает старый Шерфёзё. В позапрошлом году ноги у него отнялись — с тех пор сидит старик на топчане в углу, не может двинуться. Однако сегодня и он молодцевато подкрутил усы.
Смотрят на него парни, не поймут, кого он спрашивает; так ему никто и не ответил. К тому же и усаживаться пора. Устраиваются парни кто где. Один между девками местечко находит, другой садится сзади и начинает пером щекотать девке шею. Та делает вид, будто знать не знает, что там: то ли жучок какой-то заполз, то ли муравей. Проведет рукой по шее и дальше щиплет. Парень снова за свое, довольно ухмыляется: удалось глубоко за ворот платья заглянуть.
Красный Гоз один остается посреди горницы, не может решить, к кому ему сесть, и не смотрит ни на ту, ни на другую девку. Наклоняется, берет из-под стола кувшин и пьет, голову назад закинув, словно уставший косарь. А Марика и Илонка, обе ждут: вот сейчас, сейчас подойдет и сядет к одной из них. Но Красный Гоз, словно мысли их угадав, усаживается на припечек. Ноги вытягивает, щелкает прутиком по голенищам сапог.
— Осталась там еще вода, Йошка? — спрашивает Тарцали, кореш Красного Гоза, и, не дожидаясь ответа, тянется к кувшину, пьет.
Что-то непонятное происходит в хате — всем парням ни с того ни с сего вдруг захотелось пить. Один за другим берутся они за кувшин. Последнему даже не хватило: с укоризной смотрит он на Маргит, хозяйскую дочь, и кувшином по столу стучит. Стук отдается в кувшине, словно глухой кашель. Маргит вскакивает, выгребает перо из передника, в сени идет. Приносит еще воды. И снова пьют парни, никак напиться не могут. Теперь уже в обратном порядке: кто первым был, на этот раз пьет последним.
Неожиданно напала на парней жажда, еще минуту назад никто о воде и не думал, а теперь вот пьют и пьют, словно волы в жаркий день. Девки скучнеют на глазах; раз-другой еще пытаются запеть, потом вконец теряют надежду, смолкают, сидят притихшие, грустные. Нет ничего печальнее, чем оборванное, сломанное веселье. Губы уныло поджаты, на сердце тоска; только стаканы на комоде позвякивают, провожая улетевшую песню. Молчат все. Украдкой на Марику поглядывают. И чего она сюда пришла? Из-за нее все испортилось… Да, что-то парням сегодня не по себе…