Во вторник колют овец, пожарную бочку берут, наполняют водой, привозят и устанавливают посреди двора. Бабы уже калачи пекут: одна тесто месит, другая огонь поддерживает, третья обеим помогает. В двух соседних дворах затапливают печи, осматривают их, щупают, прогрелись ли, — дел хватает по горло. Целый день ходят люди, дверьми хлопают. Один тепло выпускает, другой холод впускает — смотря по тому, откуда идет, из горницы или с улицы… А над всей этой суетой, как тень, нависает призрак Гезы.
Никто его имени не произносит, никто даже намеком не вспомянет; только мать порой всхлипнет вдруг — и тут же смолкает испуганно, словно во сне случилось ей заплакать.
В воскресенье ходили шаферы по хатам, звали в понедельник вечером приходить на чигу. От каждого двора, где шафер побывал, кому-то следует быть обязательно. Где девка есть — девке; где нет девки — парню, а если и парня нет, то бабе. Все равно, молодой или старой. Однако ж гостей стараются подобрать так, чтобы парней и девок было примерно поровну. Тогда и в веселье не будет заминки. Ну конечно, кого попало не позовешь: приходится учитывать родство, свойство. Всего набралось что-то дворов семьдесят. От каждого придет человека по два; так что на сто сорок, сто пятьдесят человек можно рассчитывать.
Стряпанье чиги — почти то же, что и свадьба. Девки, бабы наряжаются в самое лучшее. Как стемнеет, берут они в руки скалку, а скалка — это не что иное, как веретено со снятым кольцом. В другой руке — тарелка с мукой, сверху на муке — четыре-пять яиц. Идут друг за другом к женихову дому, каждая муку и яйца несет. Только доски не несут: доски пусть ищут хозяева, где хотят.
Ворота на улицу распахнуты настежь — чтобы не хлопать поминутно. Собака под навесом уж и лаять бросила, только иногда вдруг рванется с цепи, словно пробует: может, сейчас оборвется… может, сейчас… Идут и идут гости. У каждой в руках, словно фонарь, светится белый платок, в который завязана тарелка с мукой.
Сегодня здесь собираются все мало-мальски стоящие девки из деревни.
В сенях огонь пылает на очаге; пока что вода греется: для рук, да и тесто на ледяной воде не замесишь. Когда время придет, поставят воду и для чиги. Сегодня сварят немного, только для гостей.
Входит в сени Илонка Киш; навстречу ей сразу три бабы спешат из полумрака. Одна платок развязывает, другая тарелку уносит, муку высыпает. Илонка им не мешает: пусть делают что хотят. Через открытую дверь смотрит в горницу. Светло там, будто в праздник, снежно-белые скатерти лежат на столах.
— Ну проходи, Илонка, — ласково говорит вдова Пашкуй и отдает платок. Он еще Илонке пригодится, повязаться, если скать придется.