А время уж за десять; через час за невестой придут. Значит, пора одевать. Одна беда: в хате только горница, да сени, да чулан. В сенях варят, готовят, в чулане холод собачий; остается к соседям идти. Не важно, к которым: какая хозяйка не будет рада, что невесту у нее одевают. Марика все ж идет к Бирталанам. Антал Бирталан — деревенский сторож; дочь у него — Марике ровесница. Вместе росли, подружками были… да теперь вот Марику богатый жених берет, а за Иреной ухаживает всего лишь Лаци Шереш, который даже нынче где-то в именье батрачит. Ну, он к вечеру придет, а пока Марику пусть оденет Ирена.
Баб, девок набилось в хату полным-полно: одна чулки держит, другая туфли рассматривает — ничего не пропустят, все разглядят, обсудят. Выцветшее перкалевое платьишко летит на кровать, и вот Марика стоит среди баб в нижнем белье, с голыми плечами. Ведь все, что она нынче надевает, все до последней ниточки новое. Сорочку подают из искусственного шелка; продевает она в нее голову, а тесемки той, что на ней, с плеч спускает; так и выходит, что одна надевается, другая снимается. Словно обе сорочки спорят друг с другом. Потом идет комбинация. А потом сразу — белое подвенечное платье.
И не много вроде бы на ней одежды — и ох как много: и до чего ж красива в ней Марика. Бабы, которые каждый день ее видели, у которых она на глазах выросла, — и те глядят рот раскрыв и про болтовню позабыли. Потом вертят ее, ощупывают с гордым видом, словно красота эта — их рук дело.
— Ах, какая ты красивая, Марика, — шепчет Ирена, со слезами на глазах целуя подругу. Марика, совсем бледная, тоже ее целует. Она не плачет. Какой от этого прок? Но с таким отчаянием смотрит на баб, словно молит о помощи, И еще словно бы прощения у них просит, а за что — непонятно. Вот она я, вся перед вами, — как бы говорит она своим видом, вот для чего я родилась, для чего печалилась и веселилась — для того, чтобы сегодня быть такой, какой вы меня видите.
Мишка пытается войти в хату с каким-то поручением, но его выгоняют. Марика теперь им принадлежит, бабам, которые словно пытаются отыскать в ней то, что им самим не дано было в невестах. И девкам принадлежит сейчас Марика, которые, хотят не хотят, а все чувствуют себя в эту минуту в подвенечном платье, стоящими перед чем-то новым, пугающим, полными непонятных еще желаний.
Усаживают Марику на стул, причесывают, оглядывают со всех сторон, что-то поправляют, отталкивая руки друг друга. Каждая считает, что у нее глаз верней, рука проворней.
— Слышь-ка, Марика… а не надеть ли вниз, под платье, что-нибудь? Хоть белую блузку, простынешь ведь, — говорит жена Форраша.