Это была такая растущая трещина между ними двумя. От Владимира Аня почему-то не требовала понимания, любила его и все, это чувствовалось по тому, как она постоянно лезла к нему на руки, по тому, что она с охотой кидала ему вконтакте фотографии своих рисунков, а Лене даже и не пыталась их показывать, когда заканчивала. «А всякими влюбленностями она с тобой делится?» — спросила она как-то Владимира. «Вот этим — нет, — ответил он, — нету у нее, походу, ни сенпая, ни куна, ни онии-чана, или есть, конечно, но где-нибудь в глубинах, так что она сама себе не признается». «Ну а Женька?» — «А что Женька? Мне кажется, какая-то загадка должна быть в том, кого в таком возрасте любишь, тем более Аньке загадка какая-то нужна, нужно и самой из себя тайну состроить, а тут, знаешь, приходит такая вот наглая харя, вроде кота, распинывает валяющиеся носки и трусы в комнате и садиться за комп, и очаровывай, не очаровывай его — без толку». «Не скажи, — ответила на это Лена, — у них с Верой бывают такие моменты борьбы, ну ты понимаешь, иногда даже неловко, потому что они думают, что ты не знаешь, к чему это, а ты знаешь. Причем Вера ведь это все начинает, лезет к нему. Ужас, короче, иногда, прямо порой прикрикнуть приходится, потому что по Жене видно, как это на него действует. Может, Аня ревнует, но по ней не поймешь. Тебе она никак не обмолвилась?» «Так она вся в тебя, хрен она обмолвится, — написал Владимир, — она ведь больше с Олькой секретничает. Тут тоже такой момент ревности имеется, не ты одна чувствуешь, что дочь с кем-то другим лучше общается, чем с тобой».
Благодаря тому, что Владимир ускакал к другой женщине, у близняшек появилась старшая сестра — дочка Марии от первого брака. Можно было по-всякому относиться к Марии, к Владимиру, к Никите, но к Ольге — этой самой девочке — Лена пусть и хотела, но не могла ощущать злости. Ни почему, просто не могла и все. Даже в то время, когда все чувствовали эту напряженность, что возникла через поступок Владимира (а Ольге тогда было лет тринадцать), она одна, похоже, сохраняла рассудительность, большую, чем у Лены, Марии, Владимира и его родителей вместе взятых. Это вот умение принимать все, что произошло, без рефлексии, готовность жить с тем что есть, принимать всех, кто оказался рядом, без вражды, без подростковых заскоков, не демонстрируя эту рассудительность, а просто как-то успокаивая всех одним своим присутствием, вот что в ней было. Лена помнила, как готовилась к первой встрече с ней, представляла, как Оля будет демонстративно сюсюкаться с близнецами, показывая, какая она хорошая сестра, заранее Лена представляла отвращение от этого сюсюканья, проигрывала в голове варианты их возможного разговора, где Лена обязательно должна была спросить про учебу, а Оля засмущаться, а Владимир ответить за падчерицу, что учится она нормально. Вообще, придумывая все это, Лена не представляла, что это будет, она боялась сама начудить что-нибудь, ляпнуть что-нибудь злобное про Марию, чтобы Оля покраснела, придумав грубый ответ, но не решаясь произнести его вслух или запоминая эти злые слова про мать, чтобы передать ей эти слова позже (А Мария, услышав, заметила бы вполголоса: «Вот стерва» или «Вот ведь сука»).