«Есть варианты?» — спросил Слава, устраивая на столе чай для себя и Лены, так что ей пришлось подвинуть в сторону листочки.
«Нету, — сказала она. — Мне кажется, что это, да, подделка».
«А папа очень серьезно отнесся, — сказал Слава. — Каждый вечер запирался, шум моря себе в наушниках включал и сидел так в полной темноте, все повторял, повторял. Сначала это раздражало, а потом дочка даже засыпать стала под этот его бубнеж, как под колыбельную, хорошо, что она еще тогда не говорила и не особо что-то понимала, потому что там есть пара сомнительных мест, согласитесь. Ну а потом он, видимо, вспомнил или другой какой стишок, или еще что. И нашли мы его уже утром, на полу, рядом с разбитыми очками, а в наушниках так море и шумело. Доигрался он в эти свои игры. И, конечно, вот эти вот деньги, что он зашибал, торгуя, они сделали мое детство совершенно незабываемым и безбедным, но лучше бы это было как-нибудь по-другому сделано. Я как представлю, сколько людей оказались тоже с инсультами и инфарктами, сколько кто-то другой не получил, когда был ребенком, потому что его отец или мать покупали вот эту дрянь, не знаю. Хорошо, что сейчас так, хорошо, что все наркоманы переместились в интернет, пусть лучше будет, как сейчас. Мама говорит, что наркоманы все равно бы нашли, куда деньги потратить, что пора бы взрослеть, а не маяться дурью, что те люди нашли бы, как себя развлечь, раз уж решили вставиться, или за спиртом бы побежали, или за герычем, и неизвестно, что хуже — стишки, или героин».
«Нет, ну стишки стерильнее, в любом случае, и разбодяжить их невозможно никаким образом», пошутила Лена.
«Есть такое, да, — согласился Слава. — И еще, говорят, они отпускают иногда сами. Просто уходят без следа, как бы из жалости. Или с ума сводят, как Блока, например».
«Блок умер от воспаления сердечных клапанов, стыдно не знать, — уколола его Лена. — Правда, не представляю с какой интенсивностью он писал, чтобы до такого себя довести. Мне, вот, регулярно приходится обследования проходить, такого все же нет. Полагаю, что это оттого, что я совершенно очевидно — не Блок».
«Я сказал однажды отцу, что он холодок не узнает, если даже тот воплотится в живого человека и перед ним будет ходить туда-сюда, что уж о тексте говорить», — продолжил каяться Слава, глядя на то, как гостья смотрит на него, пытаясь понять, насколько отвратителен он в ее глазах этими признаниями, но она не могла относиться к Славе с осуждением. Столько ей самой было сказано в сердцах такого, чего она порой и не думала вовсе, а просто ляпнула из природной своей злокозненности, в тот момент скандала, когда интереснее уязвить, чем сказать что-нибудь другое, когда из обидных тропов выбиралась сама собой гипербола. Столько о самой себе подумано было вечерами, когда в доведении самой себя упреками до отчаянного сердечного боя имелась даже своеобразная радость.