Для чего она это сделала (сказала и посмотрела), она и сама не могла понять, просто барьер между желанием сказать и посмотреть и самими этими действиями будто совершенно исчез.
Олег не обратил внимания на двусмысленное высказывание Лены, посмотрел на часы, сказал, что едет домой, и ушел. «Осталась одна Таня», — подумала Лена и кощунственно усмехнулась. После первых затяжек кашель прошел. Такая сомнительная победа над табаком не могла, конечно, улучшить настроение, но Лена, тем не менее, ощущала себя гораздо бодрее, чем в начале праздника. Это не помешало ей, облокотившись на столешницу, закурить вторую сигарету, чтобы проверить: затошнит ли теперь; при всем этом она так погрузилась в свое переживание дыма и одну какую-то мысль, у которой не было внятного словесного выражения, мысль эта походила на момент между бодрствованием перед сном и той секундой, когда, дернувшись, просыпаешься. Так же, дернувшись, как ото сна, она вдруг обнаружила сидящими напротив нее отца Ирины и Михаила, они расположились, каждый подперши подбородок ладонью — добрые и умиротворенные, было в них что-то от Анастасии Зуевой из самого начала фильма «Морозко».
Лена припомнила, что подсели они довольно давно и даже о чем-то говорили друг с другом, а она, получается, пялилась сквозь них и задумчиво курила, они, насколько она поняла, пошутили над ее ступором, кто-то из них даже спел: «This is the end beautiful friend», покрутил пальцем и пофыфыкал, изображая лопасти вертолета.
— Будешь еще? — спросил Лену Михаил, держа пластиковый стаканчик с плещущейся на дне зеленью.
Лена молча протянула руку.
— Че грустная-то такая? — осведомился Ирин отец, пододвигая к ней пластиковую же тарелку с шашлыком посередине и несколькими листочками акации по краю. — Ты закусывай давай.
Лена выпила, отдышалась, принялась послушно огрызать кусок мяса, который подняла ко рту на белой пластмассовой вилочке с гибкими зубчиками, и тут Михаил задал вопрос, от которого Лена замерла, и тот хмель, что был у нее и еще проникал вместе с выпитым недавно, казалось, полностью выветрился из головы:
— А че у тебя за листочки в кармане? Это то, что «у головы в голове»? Или так, Олеге записочка?
Лена сглотнула. Про залезание в голову головы, т. е. про попытку понять, как работает мысль при делании стишка, было у Блока. Да и то, что Михаил разглядывал ее так, что заметил бумагу в ее кармане, было не очень приятно.
Оба мужика засмеялись, радуясь разоблачению. Затем папа Иры стал серьезным и сказал, слегка давя интонацией в заботу:
— Завязывай, Ленка, не надо тебе этого.