Петрова тянуло шагнуть с высоты, он уже подал корпус вперед. Дорогу ему преградила женщина с лицом шершавым и сморщенным, как проросшая в темноте картофелина.
Петров попятился. Побежал по лестнице.
- Und wohin nun?* - крикнула женщина.
_______________
* А теперь куда? (Нем.)
Петров выскочил на улицу. Асфальт был устлан осыпавшимися лепестками вишни.
Петров шел, ступая по лепесткам, - они оживали и взлетали, как только что народившиеся поденки.
Они садились на его ботинки. Облепляли его брюки.
Ноги его тяжелели.
ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ
По вечерам бывало худо.
По утрам еще хуже.
"Проснись и пой!" - универсальное средство для здоровых и благополучных. Им оно помогает. Но им не надо.
Петрову надо - он из дома ушел. Но для него средства нет. Нет и не будет. Никогда...
По утрам в пирожковых рядом с Александром Ивановичем завтракали холостяки, спавшие где-то не снимая галстука, одинокие женщины, не отдохнувшие, оставляющие на чашках жирный след помады, взъерошенные студенты, застенчивые солдаты, от которых густо пахло сапожной мазью и одеколоном, и девушки-пэтэушницы, не поднимающие глаз от чая.
Петров улыбался им как бы украдкой, и они отвечали ему едва заметным кивком.
Пробегали по улицам школьники - пирожковые наполнялись другими людьми: читающими, считающими, смекающими, облаченными в чувство времени, как в униформу. Робкие улыбки Петрова казались им оскорбительными.
Петров теперь каждый день ходил в институт или в библиотеку. После работы читал Плутарха. Не хватало Петрову программы "Время", телевизионных бесед о снегозадержании, сложнопрофилированном прокате и его возможном многообразии.
Кочегар говорил ему добродушно:
- Был у меня фронтовой друг - писатель. Прославился. К старости деньги повалили. Он и засуетился. Я ему говорю: "Ваня ты Ваня, крепка у тебя напруга, да слаба у тебя подпруга". Понял?
- Не понял. Туманно. - Петров неизменно завидовал, когда говорили "мой фронтовой друг".
- А то, что он помер. Жилье ему дали хорошее, а он вместо уюта музей себе начал строить. И так он разволновался, так он разволновался... А на фронте был мужик как мужик.
Рампа Махаметдинова отложила свадьбу со своим преуспевающим женихом до весны.
Октябрь перекрасил природу в нестойкие рыжие краски. Бархат осени быстро плешивел, обнажалась основа, скучная и монотонная. Хризантемы, принесенные в тепло, превращались в слизь.
Что-то случилось с Мымрием, после праздника он вдруг недовольно и немелодично забрякал. Наверное, охватила его скифская гордость и тоска по чему-то утраченному.