- Так я сюда и запрыгнула, - говорила она. - Папа и мама до сих пор угрожают друг другу своими любовниками и любовницами, а блудницей-то оказалась я. Ну, ничего, вот замуж выйду... А может, не надо? Чего хорошего в этом замужестве? Буду жить как стихия, как буря. - Слово "буря" она едва выговорила - уснула.
Петров все высматривал ей жениха, все глаза проглядел. Он не воспринимал Любу как женщину, только как радостного для себя дружка с женским наличеством, только как парадную дверь, выпускающую его на свободу.
Петров еще погулял по набережной. Зачем-то купил в сувенирном ларьке деревянную расписную ложку, от которой несло подделкой, халтурой и еще чем-то неуважительным. И вдруг сник. Настроение его угасло. Заболела поясница.
Он поймал такси и поехал в Дом творчества, думая о том прекрасном времени, когда можно было, не боясь фальшивой ноты, давать домам такие названия: Дом творчества и Дворец культуры.
Вдоль флигеля, где жил Петров, прохаживался художник Авдей со свертком под мышкой. Увидев Петрова, он заулыбался и как бы толкнулся к нему.
- Не ждали?
Петров действительно его не ждал.
- Я не в обиде, - сказал Авдей. - Но у меня так заведено: сказано сделано. Я думаю, у художника перво-наперво должен быть порядок по моральной части. Иначе не сделаешь вещь. В лучшем случае накрасишь картинку. Правильно я говорю?
- Наверное, так, - сказал Петров.
- Вот. Я принес. - Авдей протянул ему сверток.
И тут из флигеля вышла Люба.
Авдей посмотрел на нее с неприязнью.
- Эта пусть уйдет, - сказал он. - Я стучал - не открыла.
- Так я в окошко видела, что это ты. Зачем же открывать-то. Вот пришел Александр Иванович - и пожалуйста. Ты же к нему идешь, не ко мне.
- Ты что, не была в общежитии? - спросил Петров.
- Была. Никого. Пусто... Скучно...
- Эта пусть уйдет, - упрямо повторил Авдей. - При ней я и разворачивать не стану. - И добавил, сбавляя пыл: - Не поймет. А вякать полезет.
- Пойду прогуляюсь, - сказала Люба и пошла к лестнице, ведущей к морю.
- Ты недолго! - крикнул ей вдогонку Петров. - Ужинать будем! Никакой неловкости от ее присутствия он не испытал, напротив, почувствовал тоску и тревогу, когда она пошла к морю.
В комнате Авдей развернул сверток и поставил на стол у окна череп.
Петров вздрогнул. Ему стало неловко за Авдея и за себя. За то, что он чего-то ждал.
Череп был темен. Не было в нем стерильной бежевости школьного пособия - его настоящесть отталкивала. От него веяло тысячелетиями беды. Висок у него был пробит. Голые челюсти, казалось, смеялись. Он стоял на эбонитовой пластине. Вертикально. Даже чуть наклоненный вперед - под основание черепа был поставлен плексигласовый кубик. В передней части пластины белела гравировка: "Череп скифа с наконечником стрелы. V век".