– А что слышно об этой русской и втором?
– О них ничего не знаю.
С этими словами он вдруг взглянул на Фалько так внимательно, словно пытался понять, что кроется за его молчанием и его непроницаемой миной. А тот намеренно длил паузу. Готовил следующую фазу разговора.
– Теперь побеседуем о вашем друге Истурисе, – сказал он наконец.
Рексач удивленно заморгал. Рука с сигарой замерла в воздухе.
– Он мне не друг… Он…
– Да я знаю, кто он, – с обманчивой мягкостью прервал его Фалько. – Расскажите лучше, о чем вы с ним вчера беседовали. Вчера и в последние дни.
– Это просто нелепо… Я…
И осекся, потому что Фалько вдруг поднялся и боком присел на край письменного стола, оказавшись вплотную к Рексачу. Тот уронил себе на живот пепел с сигары.
– Вот что, Рексач, я человек понимающий. И мой товарищ, – он показал на Пакито Паука, – тоже способен проявить понимание, если в настроении… И мы можем понять, что вам надо упрочить свои позиции в Танжере. Каждый устраивается как может. Однако есть в вашей манере устраиваться такое, что нас задевает… Ну, ладно – не нас, а меня.
Побледнев, Рексач подался назад. Снова моргнул. Трижды. Было очевидно, что случались в его жизни и более счастливые минуты.
– Не понимаю, о чем вы…
– О том, что вы распустили язык. И подозреваю, что чересчур.
Рексач вытаращил на него глаза:
– Чушь какая-то!.. Я никогда…
Приглушенно хлопнула оплеуха, обрушившись на щеку Рексача, и голова его мотнулась в сторону. Сигара вылетела из пальцев и упала на пол. Когда Рексач поднял полные ужаса глаза на Фалько, тот ударил его еще раз. И перешел на «ты»:
– Слушай меня, кретин… О том, где живет мой радист, и о том, что он вообще есть на свете, знали два человека – я и ты. Его похитили, пытали и убили. А вскоре на бульваре Пастер мне устроили засаду, из которой я еле ноги унес. Я уж не говорю о том, что было прошлой ночью.
Рексач – щеки его горели – взглянул на ящик своего стола. Фалько, перехватив этот взгляд, плотоядно ухмыльнулся и отвел в сторону полу пиджака так, что стала видна кобура на боку.
– Вот только дернись, – сказал он ледяным тоном. – Пришибу на месте.
Рексач сжался, как устрица, на которую выдавили половинку лимона.
– К тому, что случилось ночью, я не имею отношения… – забормотал он. – Клянусь вам…
– В это я более или менее могу поверить. Расскажи-ка о том, во что я не верю.
В наступившей паузе Фалько быстро переглянулся с Пауком. Оба знали – подчас сильнее оплеухи действует тыканье. То, как говоришь с сидящим перед тобой человеком, унижая его, и как на него смотришь.
– Мы с Истурисом иногда встречались и беседовали… – слабым голосом произнес Рексач.