Это был не столько упрек, сколько удивление. Логичное, надо признать. Едва позвонили у калитки, она сошла в вышитом бурнусе, позванивая серебряными браслетами на щиколотках босых ног. На столике стояла пепельница, заполненная окурками самокруток, и наполовину полный стакан желтовато-зеленой жидкости. Из раструба граммофона летел голос Эдит Пиаф. Мойра давно сидит здесь в ожидании новостей, сообразил Фалько. Она верный и добрый друг. И относится к нему с материнской нежностью, приправленной чувственностью. Или наоборот. Помня Смирну и Афины, прежние времена и все такое.
– Откуда же мне было знать, чем дело кончится, – сказал он.
Мойра глядела на троицу с удивлением.
– Кто это? – спросила она, показав на Еву.
– Русская. Республиканская шпионка.
– Я вижу, ты спятил.
– Да. Но ничего, скоро пройдет.
– Это что – связано как-то с пароходом?
– Связано. Но не только с ним. – Фалько все еще держал Еву: голова ее бессильно склонялась к его виску. – Мне нужна комната, где она посидит под замком и под присмотром моего приятеля.
– Здесь?! У меня в доме?!
– Больше мне идти некуда.
Мойра от удивления, перешедшего в ошеломление, раскрыла рот чуть ли не на полпяди:
– Ты ее похитил, что ли?
– В общем, да. В тот миг, когда она пыталась похитить меня.
У его правого уха послышался очень тихий стон. Ева была отнюдь не перышком, и Фалько хотелось сгрузить ее куда-нибудь, потому что силы его были на исходе. Он огляделся и без особенных предосторожностей свалил ее на турецкий диван – глаза ее были закрыты, выше левого виска набухла огромная шишка, полускрытая светлыми, забитыми землей волосами, а засохшая кровь из носа покрывала бурой коркой губы и подбородок. Ева, еще не до конца придя в себя, все так же еле слышно постанывала.
Подошла Мойра, положила ей ладонь на лоб. Потом обернулась к Фалько:
– Да, ты и в самом деле спятил, мой мальчик.
Фалько растирал ноющую поясницу и шею.
– Так оно и есть, – снова признал он.
– Ее бы врачу показать.
– Да нам бы всем не помешало. – С этими словами он взял со столика ополовиненный стакан и выпил единым духом, отметив, как перно обожгло гортань. – Но момент неподходящий.
– Ей разбили голову? Кто это сделал?
– Это сделал я, – ответил Фалько. – После того как она ранила моего напарника.
Мойра критическим взглядом окинула Паука. Тот выдержал осмотр, в свою очередь шныряя выпуклыми покрасневшими глазами по комнате. Куда девалась его щеголеватая опрятность! Он был в безобразном виде – маленький, грязный, с прижатыми к ране окровавленными носовыми платками под пиджаком, наброшенным на одно плечо, с измятой бабочкой, с всклокоченными крашеными волосами. Заморенный и понурый, он напоминал предателя, который появляется в фильме незадолго до титра «Конец». Помесь Адольфа Менжу с Петером Лорре.