– А ваше судно ждет та же участь, что и Республику, – продолжал Фалько. – У него тоже нет шансов.
– Это не мое дело.
Фалько не смог скрыть удивление:
– Вы про «Маунт-Касл»?
– Я про шансы Республики.
– Но ведь вы ей служите… Ходите на ее корабле…
– Разумеется.
Фалько воззрился на собеседника так, словно тот предстал ему в новом свете – или словно во тьме неожиданно замерцал огонек. Ах вот, значит, как, подумал он. Летя из Севильи в Тетуан, он изучил досье на капитана, подготовленное департаментом информации НИОС. «Маунт-Касл», ходивший под панамским флагом, принадлежал астурийской судоходной компании «Норенья и Ко», и капитан служил в ней чуть не с детства, начав с юнги. А с тех пор, как получил под команду свое первое судно – танкер, который потом, во время Великой войны, пошел ко дну от германской торпеды, – служба его заключалась в том, чтобы к удовлетворению арматора возить из порта в порт что скажут – бананы с Канарских островов, железную руду, оружие для Республики или золотые слитки для России. Неукоснительно следуя международным морским правилам в мирное время или играя с противником в кошки-мышки – в военное. Молчун, не одаренный богатым воображением и, быть может, даже туповатый во всем, что не касалось судовождения, Кирос вопросов не задавал, ответов на них не искал и ограничивался лишь исполнением своих профессиональных обязанностей. Без своего судна он был никто, а судном владел, естественно, судовладелец. Все сводилось к этой удобной простоте.
– Миноносец франкистов потопит вас, едва лишь вы покинете порт… И никто не придет на помощь. И стоять у причала вам больше не позволят. Попросят отдать концы… Насовсем отдать, капитан… Навсегда.
Кирос следил глазами за спиралями голубоватого дыма, словно проверяя, хорошо ли делают свою работу микроскопические кочегары у котлов.
– Само собой, – прозвучал его голос, лишенный интонаций.
– Если выйдете в море – погибнете. И вы, и ваши люди.
Капитан затянулся и после долгой паузы наконец перевел глаза прямо на Фалько. Их прятавшаяся в глубоких морщинах голубизна будто выцвела от солнца и ветра. Эти глаза сорок шесть лет созерцали море с палубы или ходового мостика. Вместе с табачным дымом он выпустил изо рта два слова. Все те же:
– Само собой.
Потом снова надолго замолчал и нахмурился. Он словно задал нелегкую работу своему воображению.
– Наверняка, – наконец уронил он, как бы не желая объяснять нечто совершенно очевидное.
И слегка склонился к низкому мавританскому столику, где Мойра перед тем, как выйти из комнаты, оставила бутылку голландского джина, пепельницу, два пустых стакана, две чашки с мятным чаем.