— Не хочется, — сказал тихо профессор, и так сказал, что Кардинала будто обожгло. Он устыдился, что неосторожно и грубо коснулся того, чего касаться не смел.
Где-то на далёком горизонте, над крышами еще спящих домов уже начало сереть предрассветное московское небо. Утро подкрадывалось к городу, и, хотя еще было темно и очень тихо, деревья уже стали робко перешёптываться, и свежий ветерок иногда шелестел в прохладных аллеях. Кардинал сидел, низко опустив голову, ему всё еще было стыдно за свою бестактность.
— Вы спрашиваете, есть ли мера, которая устроит всех? — прервал затянувшуюся паузу профессор. — Человеческое счастье — вот эта мера. Да, счастье… Впрочем, смысл этого простого и такого сложного слова был запутан, искажён и затемнён больше, чем какие бы то ни было другие слова… Разные люди в разные времена по-разному объясняли, что такое счастье и как его надо добиваться. Одни говорили о счастье, обманывая сознательно и корыстно, другие сами обманывались, третьи просто не понимали, что же такое в конце концов подлинное человеческое счастье. Многие века людей уверяли в том, что настоящее счастье наступает после смерти, и если во имя этого покорно переносить все горести на земле, то это будет вознаграждено на небесах… В погоне за так называемым счастьем совершались тягчайшие преступления и самые неожиданные поступки. Вот и вы, Игорь Петрович, тоже, вероятно, стали… гм… тем, кто вы есть, полагая, что это путь к счастью… По крайней мере, вы так считали в начале своей… деятельности.
— Да, было что-то в этом роде, — согласился Кардинал. — Что было, то было.
— Вот видите. Теперь, как мне кажется, вы так не считаете.
— А в чем, по-вашему, счастье? — спросил Кардинал.
— Почти во всём, — ответил профессор, — во всём, что дарит нам жизнь и что мы делаем во имя жизни, во имя человека. Во всём, где нет обмана, эгоизма, стремления поживиться за счёт другого человека, насилия, унижения. Если человек не пристраивается к жизни, а строит её, если он умеет творчески трудиться и наслаждаться этим трудом, — он неизменно и по-настоящему счастлив. И тогда счастье — всё: и вот такая тихая ночь на пустынном бульваре, и неожиданный разговор с незнакомым человеком, и каждый глоток воздуха, и работа, которая предстоит тебе завтра, и хорошая книга, и музыка, и картина, заставляющая тебе задуматься…
Профессор встал, зябко потянулся, потом снова сел рядом с Кардиналом, внимательно, ласково и грустно посмотрел ему прямо в глаза и, совершенно неожиданно перейдя на «ты», медленно и очень твёрдо произнёс: