И загрохотал пьяным хохотом. И понял Вячеслав, уже на балкон ногу занесший, что глумится Федор, что проник пьяный в тайну его.
Вдруг Федор несознанно сказал-прокричал Вячеславу:
- Стой!; Стой!
Почувствовал нечто Федор в лице брата. От края балкона отпрыгнул, сказал-прокричал:
- А...
Кулаки к груди прижал, в дверь пробивается. А тот:
- Стой, Федор! Стой здесь!
- Это почему: стой?
- Стой, говорю. Вниз не иди.
- А!
Ужас грядущего охолодил Вячеслава. Вот сейчас случится. Вот сбросит он на подснежные камни двора негодяя ненавистного. А дальше что? А что, коли тот его сбросит? Сильнее. И стоя на пороге возможности, охолодел. Пот холодящий под рубашкой заструился. И обманул себя и брата:
- Скажи: где деньги?
- Деньга? Ты про те, про настоящие? Про отцовские? А бес их знает...
- Ты взаправду не знаешь?
- Да чего знать-то? Рожнов-подлец да Семен с Макаром как хотят вертят. В город надо ехать, вот что... Посылают, черти, по сотенной, будто на смех...
И вот охолодел Вячеслав до дрожи. И другим голосом понудил себя сказать:
- Да я так...
И спускаться начал по ступеням.
- Что так? Ехать надо.
Но оборвал сразу. Вячеслав рукой махнул. Противны, нудны стали слова притворные.
И спускались братья с башни. Вдруг младший сказал хрипло так, угрожающе:
- Понял, что ли?
- Что понял?
И прохрипел тогда Вячеслав, спеша вниз:
- Подлая скотина!
А старший брат загрохотал недалеко вверху:
- Ха-ха.
И до ночи бродили, покоя душе не находя, ненавидящие, тусклые. Друг от друга убегали. Один в дом - другой из дому. И водку пили порознь. И бренчала на гитаре Вера скучная, Федора любовница. И, проходя, глаза косил на нее Вячеслав. Бренчала, напевать принималась. Заскучала Вера, Тараканихи-ростовщицы заречной дочка. Из Лазарева прочь ее потянуло. Да матери страшится. Женить на себе приказывала во что бы то ни стало. Изобьет. Потому ли скучно, что подруги Маши нет... Давно та в Заречье уехала. С Вячеславом разругались. Норовистая.
Загуляла духота печная по флигелю, а все окна, все двери, все щели его на ночь крепко закрыты. И потрескивают бревна по-зимнему. И не видна тяжело дышащим, разметавшимся звездная ночь над белой зимой.
- Э-эй! Э-эй!
- Горит, братцы!
Снег заскрипел под валеными сапогами. В стекло стучат. Дверь хлопнула глухо. И быстро вскакивали, на ногах просыпаясь, и торопливо натаскивая на ноги и на плечи ближайшую одежду, шли-бежали, заслышав страшное деревенское слово:
- Пожар.
И пошел гомон на барском дворе и там, далеко. Все облегченно всматривались в неблизкое зарево.
- Слава Богу. Не мы горим.
И обсуждали: где?