Да, биндюжники… Могучие, крепко стоявшие обеими ногами на земле мужики, заслуживающие не только отдельного рассказа, но и серьезного исследования, — они представляли собой совершенно исключительную касту, правильнее сказать, настоящее сообщество, со своим профессиональным союзом, линией поведения, отношением к жизни, моралью и заповедями. К примеру, у них было не принято бурно выражать любые чувства — восторг, печаль, радость или удивление. Многословие, по их разумению, было уделом парикмахеров и мелких торговцев. Не следовало совать нос в чужие дела и, упаси бог, интересоваться чужими заработками. Категорически запрещалось хаять пищу и тем более выпивку. Позорным считалось напиваться до полной неподвижности или выпивать со служками Погребального братства, которые «едят со стола чужого горя». Нельзя было сесть за стол, предварительно не накормив и не напоив коней. Несолидным считали того, кто, не разобравшись обстоятельно, пускал кулаки в ход. Не пользовался уважением и тот, кто откалывался и покидал компанию, вместо того чтобы посидеть с товарищами в трактире и, если будет охота, сплясать «семь сорок», да так, что в такт танцу начинали дрожать стаканы толстого граненого стекла на столах… Славные, наверное, были люди — если удавалось рассмотреть их душу. И если удавалось пробиться через толстую шкуру внешней сдержанности.
Но, во всяком случае, жили на Молдаванке дружно. И здесь двор был настоящей первичной ячейкой общества. Именно во дворе варили варенье, купали детей, как говорили в Одессе, «сохнули» белье, чистили рыбу — какая же уважающая себя хозяйка будет заводить «такой грязь» на вычищенной до блеска кухне? Здесь душными летними ночами спали под старыми акациями и карагачами. Сюда выходили со своими печалями, радостями, неприятностями и надеждами. Здесь справляли свадьбы и поминали усопших… И никого не интересовали сословное положение, материальный достаток или национальность: русский ты, грек ли, украинец, еврей, поляк, немец, турок — был бы человек хороший. И говорили тут не на русском и не на украинском, не на молдавском и не на еврейском. Здесь говорили на одесском, подобно тому, как парижане изъясняются на «парижском»…
Да-да, на том самом дивном, ни на что не похожем, певучем и временами малопонятном уху жителя любого другого города (в то же время харьковчане, к примеру, не зря гордятся своим «тремпелем», более никому не известным). Доискиваться, что откуда произошло, пытаться отследить истоки слов и выражений — занятие не самое увлекательное. Возможно, куда лучше будет просто собрать фразы и словечки в одну главу, высыпать их на яркий свет, как камешки калейдоскопа, и дать уважаемому читателю возможность самому полюбоваться необыкновенной красотой языковых узоров. Что, начнем?