Уже через несколько минут они оказались на безлюдной ледяной улице. Крупные хлопья снега все еще падали с неба, стирая их следы.
Камилла подняла глаза к темному небу, откуда падал этот жуткий беспощадный снег. И внезапно, впервые за долгие годы, она подумала о Петере, воспоминания о котором жили лишь в отдаленных уголках ее памяти. Когда-то он тоже столкнулся с безжалостной русской зимой и, скорее всего, тоже ощутил, пусть и совсем по другим причинам, жуткое одиночество и страх, сжимающие сердце.
Настойчивый шум все никак не смолкал, и в конце концов Камилла проснулась. Кто-то настойчиво жал на кнопку звонка у входной двери.
Она еще чувствовала себя скованной сном, тем томным оцепенением, которое рождает в душе ощущение, будто бы ты спелый плод, обласканный солнцем. Женщина освободилась от руки, которая мертвым грузом давила на грудь, и выскользнула из постели. Мадемуазель Фонтеруа встала и оглянулась.
Несколько секунд Камилла разглядывала массивную фигуру Виктора Брука. Как будто почувствовав взгляд любовницы, он перевернулся на другой бок, шумно вздохнул и вновь уснул. Он вытянулся на кровати, закинув руку за голову, и его широкая грудь ритмично поднималась и опускалась при каждом вдохе. Он спал, являя собой великолепного насытившегося самца. Пока Камилла смотрела на мужчину, в ее теле зародилась легкая дрожь. В комнате плавал опьяняющий стойкий запах пота и удовлетворенных желаний.
Вновь зазвучал настырный звонок. Раздраженная Камилла перешагнула через разбросанную по полу одежду, схватила халат, висящий на вешалке в ванной.
Было всего лишь шесть часов вечера, но в начале ноября на улице уже стемнело. Вскоре они усядутся на красные бархатные сиденья «Petit Riche»[74], одного из любимых парижских ресторанов Виктора. Затем пересекут Сену и окажутся на Монпарнасе, где посетят танцплощадку «Eléphant Blanc»[75]. Но и свежие устрицы, и прохладное шабли, и любезность метрдотеля в ночном кафе — «Какое удовольствие снова видеть вас, месье», — а также трубачи и ударник оркестра, звон стаканов со скотчем — все это было лишь пустяковыми развлечениями, призванными заполнить время до тех пор, пока они наконец не вернутся глубокой ночью в комнату с задернутыми шторами.
Как обычно, их жесты будут подчинены лихорадочному нетерпению, будут грубоватыми, отвергающими ложную стыдливость, так как оба любовника стремились к наслаждению с такой горячностью, как будто от него зависела вся их жизнь. Они оба искали забвения в этих объятиях и улыбках.
— Уже открываю! — проворчала Камилла и потянула засов.