Как всегда, когда Соня чувствовала себя подавленной, она постаралась думать о том незабываемом дне, о черно-белом манто, носившем имя женщины, которая выходила замуж, и напоминало ожившую мечту, обещание счастья.
«Не бойтесь, мадемуазель, вас понесет манто…»
Улыбнувшись, Соня Крюгер распрямила плечи и под голубым весенним небом Лейпцига, с воображаемой «Валентиной» на плечах, гордо пошла по городу, как когда-то шла по подиуму на показе Дома Фонтеруа, по тому подиуму, который мог привести ее на край света.
Александр покинул зеленые воды озера Орестиада, светящееся небо Македонии, оставил за спиной коричный аромат родного дома, чтобы вернуться в бурлящий Париж, встретивший гудками автомобилей и затхлым запахом отработанного бензина.
Сразу после окончания меховой ярмарки во Франкфурте Манокис отправился в Касторию — именно поэтому он не видел, как «вспыхнула» столица. Александр не переставал злиться: из-за забастовок не функционировали ни вокзалы, ни аэропорты, и мужчина уже целый месяц был заперт в Греции. Меховщик два раза в день звонил в свой магазин и в конце концов распорядился его закрыть. Метро не работало, и многие из сотрудников, проживающие в пригородах, не могли добраться до магазина и мастерской. Не спешили в магазин и клиенты. По словам Валентины, богатые кварталы были объяты смертельным ужасом, их обитатели не отходили от радиоприемников и с тоской смотрели на серо-голубые облачка, которые время от времени поднимались над Латинским кварталом.
Валентину события последнего месяца скорее развлекали. «Никто не может сказать, чем все это закончится, — рассказывала она по телефону Александру, который искренне беспокоился о дорогой ему женщине. — Но следует признать, что все происходящее достаточно жестоко. Студенты швыряют булыжники, полиция избивает их дубинками… Полицейских сравнивают с эсесовцами, но кто сталкивался с подлинными представителями этой организации, как ты и я…»
Наконец Александру удалось вернуться, и вот он шел по улице Фобур-Сен-Оноре, размышляя об американских клиентах, которые предпочитали не появляться в столице Франции во время волнений, думал он и о том, что ему, возможно, придется поднять на десять процентов зарплату своим работникам, после того как они вернутся в мастерские.
С мрачным видом Манокис толкнул дверь соседствующей с его магазином крупной художественной галереи, владельцем которой был Жан Пьер Тюдьё, эстет и щеголь. Он, всегда одетый с иголочки, встретил Александра в весьма растрепанном виде. Рукава его рубашки были закатаны.