Зачем Андрону знать русский
И вот как чудно́ получилось: любил я Гришу, а водился всё больше с Андроном. Боялся его и не мог отстать. Куда он звал, туда шёл. Чего велел, то делал.
Придумал он учителку дразнить. Как только станет она писать на доске слова, повернётся к нам спиной, сейчас он прицелится и шлёп на доску бумажную жвачку.
Она оглянется, а он сидит как ни в чём не бывало. И велит мне нажевать и плюнуть. И вот жую и плюю. Никто меня не выдаёт. Всем смешно, что я сержу свою тётю, а она не догадывается.
Подойдёт к Грише, к Андрону, велит открыть рты. Ничего нет. А у меня полон рот жвачки, но ко мне не подходит. Не может и подумать, что проказит её собственный племянник. И всё это очень смешно.
А то начнём «лётчиков» пускать. Свернём бумажную трубочку, нажуём кончик, прицелимся и — раз! — приклеим к потолку.
Тётя Надия и сердилась и даже просила весь класс не озорничать. И однажды чуть не заплакала:
— Как вам не стыдно?
И нам стало стыдно. Но шалить мы, наверно бы, не перестали, если бы не Гриша. На перемене он заманил нас с Андроном за школьный сарай. Дал Андрону подзатыльник. Дал и мне так, что я закачался.
— И ещё дам, если плеваться не перестанете!
Я стерпел, а Конопач разревелся:
— Батьке скажу! Он тебя велит выгнать. Школа мордовская, а ты русский! Зачем тебе знать по-мордовски?
— А тебе зачем знать по-русски? — подступил к нему Гриша. — Мне для дела, чтобы лучше вместе с мордвой работать. А тебе-то на что?
— Как — на что? Батька говорит, плохо будешь русский язык знать, не сумеешь с русскими купцами торговать — обманут!
— Ишь ты, всё у вас для выгоды, кулачьё! — И Гриша презрительно усмехнулся.
Однажды пришёл в школу регент[1] церковного хора. Высоченный дяденька, по прозвищу «Алилуй». Он был так высок, что даже, разговаривая с тётей Надиёй, сгибался.
— Разрешите опробовать голоса ваших мальчиков?
— Давно пора, начальство рекомендовало ввести уроки пения.
— Также и граждане требуют, — сказал Алилуй.
И стал пробовать голоса при помощи гнутой железки. Стукнет ею об угол стола, поднесёт к уху и слушает. А нам велит разинуть рот и тянуть: «А-а-а!»
Гришин голос ему понравился. Сильный, чистый. А у Конопача оказался глухой, хриплый. Забраковал. А мой голос так понравился, что все уже ушли, а он меня всё петь заставлял. Уж я тянул, тянул, вытягивал «а», голова заболела. Алилуй увидел, что я бледен, положил ладонь на голову и погладил: