– Вашими молитвами, Виктор Иванович.
– По-русски ты стал шпрехать лучше. И акцент стал мягче.
– Интенсивная практика.
– Понятно. Работа. Ты меня не послушал и остался на службе. Даже в карьере продвинулся. С «Аненербэ» связался, да не ночью оно будет помянуто.
– У меня не было выбора.
– Выбор есть всегда.
– Не всегда он приемлем. Я – один, Виктор Иванович, выходите.
– Я знаю, что ты один. Ближайший из твоих солдат – в семидесяти метрах. Делает вид, что не спит. И пистолетик-то отбрось в сторонку. А за тушёнку – благодарствую.
Говоря, я шёл к нему навстречу. Вилли улыбнулся, поставил сидор на землю, пистолет достал из-за пояса сзади, уронил. А я чё? Я – ни чё! Это Громозека у меня глазастый.
– Не перестаёте вы меня удивлять, Виктор Иванович.
– Тем и жив. Пока. Зачем звал, немец?
– Вот за этим и звал. Требование у меня…
– Требование? – рассмеялся я. – Засунь себе его, знаешь куда?
– Знаю. Хорошо, просьба. Выполните условие, и вам я гарантирую выполнение любых ваших условий, в разумных пределах, конечно.
Ага, испугались, что пристрелю Пяткина как Голума? Договариваться решили?
– Вывод вермахта на территорию Германии?
– В разумных пределах. Это я не могу гарантировать.
– А что ты можешь, немец?
– Жизнь. Лечение. Вывоз в любое место мира, деньги, легенду.
– И измену. Нет, Вилли. Ты же знал, что меня это не заинтересует. Зачем пришёл?
– Знал, – немец снял перчатки, отступил на пару шагов, сел на ствол поваленного дерева.
– Вы поверите мне, если я скажу, что хотел с вами поговорить?
– О чём?
– Не знаю, – вздохнул Вилли, – не знаю. О чём угодно. Хотел опять вас увидеть, ощутить то своё состояние, в которое меня вводят ваши слова.
– Какое?
– Другой, хм-м, язык русский очень сложен, столько слов, чтобы сказать одно и то же. И одно слово, чтобы сказать совсем разное.
– Есть такое дело. Так какое состояние?
– Как в детстве – всё просто и ясно. И чисто вижу, что делать.
– А без меня?
– Всё очень сложно. И ничего не могу решить. И всё – не то. Всё – не так. Всё – обман.
– Ладно, Вилли, всё это – лирика. Ты чего хотел-то?
Немец усмехнулся.
– Вот, опять. Пришёл сюда я с одним, а теперь хочу другого.
– Бывает. И не у всех проходит. Ты выкладывай, не стесняйся. А там – будем поглядеть.
Немец немного «подвис». Опять усмехнулся:
– Очень сложный язык. «Выкладывай» – рассказывай и ложи.
– Есть такое. А ты не говори на русском – не будет проблем. Лайся на своём пёсьем языке. Ори «Хайль Гитлер» и головы не ломай.
– На нём говорили Ницше и Бах!
– Да хоть трабидох! Бах! Мне – пох! Не отвлекайся. Вилли, ты не поверишь, но мне не совсем хорошо сейчас. И зубоскалить совсем нет желания. Так чего ты хотел?