Пока Матильда выискивала на клумбе уже распустившиеся цветы гвоздики — бутоны она не срезала, пусть наслаждаются жизнью, — ее дети постепенно подрастали.
А когда Зилаф поседеет и состарится, он передаст практику сыну. Дочке в то время исполнится семнадцать, и он без долгих слов удачно выдаст ее замуж.
В эту секунду в комнату вошла семнадцатилетняя Матильда, ее глаза блестели, и все в ней — каждый взгляд, каждое движение — дышало радостью — так восторгалась девушка громадным букетом гвоздики, которым она украсит стол.
Зилаф переступил с ноги на ногу.
— Мне кажется, что этот Уэстон явился сегодня утром в церковь вовсе не из-за того, что он набожный.
Но Матильде не понравился тон молодого человека. Тоненькая ниточка, связывающая ее с Зилафом, чуть было не оборвалась.
— Почему вы так думаете?
— Потому что он не пришел бы сразу к вам в дом.
— Но ведь его пригласила матушка, — сказала Матильда, ставя по одной гвоздике в высокую одноцветную фарфоровую вазу, которую вот уже лет сто расписывало время на свой вкус и лад, покрыв глазурь целой сетью тонких, как волоски, трещинок.
— Он человек достойный, и ему очень понравилась проповедь.
— А я ее совсем не слушал, — со вздохом признался Зилаф.
Заметив, что молодой человек опустил голову, Матильда бросила на него быстрый взгляд.
— Он придет сюда только ради вас, фрейлейн Матильда. Вы ведь сами это отлично знаете.
Матильда спрятала лицо в гвоздики. «Что вы себе вообразили? — сказала она им. — Ведь я совсем девочка, а он объездил весь мир».
«Ну и что ж, может быть, во всем мире он не встретил такой девочки».
Матильда с трудом удержалась от смеха, ведь она чуть было не опрокинула кувшин с гвоздикой.
— А мне не до смеха. Я предпочитаю, чтобы он сюда вовсе не приходил, — сказал Зилаф, смущенно улыбаясь.
Но Матильда была не в силах продолжать этот разговор. Ни один мужчина до сих пор не говорил с ней так. Она выбежала из комнаты. А Зилаф начал беспокойно переступать с ноги на ногу, словно его остановили по дороге на вокзал и он рискует опоздать на поезд.
Не успел Уэстон закрыть за собой калитку, как две его карликовые таксы, коричневые и невероятно тоненькие, похожие на полуторамесячных котят, уже оказались в комнате. Они вихрем пронеслись под столами и стульями, быстро обежали всю комнату вдоль стен, а потом вдруг как вкопанные остановились перед Матильдой, которая осторожности ради подняла обеими руками поднос с чашками и, опустив голову, посмотрела на острые мордочки, обращенные к ней.
Котенок белый, как фарфоровая безделушка, чинно сидел в углу кресла, наблюдая за всем происходящим.