Он остановит этот автобус. Он организует новое совпадение сам. Более хорошее, более правильное. Он не будет ни мясником, ни хирургом. Потому что все это время, пока он думал, что организовывает совпадения, он сам был всего лишь очередным звеном в цепочке.
Его снова захлестнула злость, когда он вспомнил то презрение, с каким Пьер посмотрел на него за секунду до того, как зайти в автобус. Но маленький ублюдок был прав насчет него. Он всегда предпочитал быть пассивным. Даже когда совершал какие-то очень активные поступки, все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Его действия заряжали энергией все, что его окружало, это правда, но сам он оставался пассивным.
Теперь он сделает свое дело.
И сейчас ему куда меньше терять.
С ним такое уже было один раз. Только один раз.
Он помнит. Он был воображаемым другом одного отчаявшегося заключенного в одиночной камере, узкой и удушающей. Он сидел рядом с ним в темной камере, молчал бóльшую часть времени, иногда напевал с ним песни. Он видел, как заключенный тихо ест дурно пахнущую еду, лежит и трясется от холода в углу, стоит на коленях в своей блевотине и пытается вернуть себе разум. Гаю запрещено было делать что-то, чего бы не хотел его воображатель. Иногда мышь забегала в камеру, нюхала воздух и исчезала, и Гай чувствовал, что заключенный перестает воображать его и переключает все свое внимание и любовь на эту мышь. Периодически вдали можно было слышать вой сирены, а если повезет, то даже хриплый крик какой-то птицы. Любой такой мелочи было достаточно, чтобы отвлечь воображателя и приковать все его внимание к происходящему снаружи.
– Я думаю, что он запутался, – сказал он Кассандре в их последнем разговоре, – мне кажется, он собирается сдаться.
– Откуда ты знаешь? – спросила она.
Он ответил:
– Он уже не воображает, как я пою песни. Он воображает меня просто по привычке. Он на самом деле не очень хочет, чтобы я был там. Как будто я тоже сижу в камере, а он просто мирится с этим.
А в следующий раз заключенный вообразил Гая за мгновение до своей смерти.
Он разорвал тряпку, которая покрывала его загаженный матрас, и сделал себе крепкую удавку. Гай появился перед ним и увидел, как он стоит на нужнике в углу с веревкой, уже обмотанной вокруг шеи.
– Вот и все, – сказал ему заключенный, – сил моих больше нет. Я ухожу к ней. По крайней мере, там, с ней, я не буду один.
И Гай должен был сказать:
– Ступай с миром, она ждет.
Он должен был так сказать.
Это заключенный вообразил, что он должен так сказать.
Но он сказал «нет» и увидел, как глаза заключенного расширяются от ужаса.