Он и не думал, что сдастся. Не думал, что после окончания рабочего дня будет задерживаться еще на час в офисе, лишь бы не возвращаться домой, в окопы, которые она роет вокруг него.
Он никогда не верил, что будет загонять себя в настолько глупые ситуации с точки зрения деловых интересов и настолько сомнительные ситуации с точки зрения этических норм только из желания снова почувствовать себя живым, ощутить силу саморазрушения: чего это вдруг ей можно, а ему нельзя? Он тоже хочет посумасбродничать. И если бы кто-нибудь тогда, третьего декабря, сказал, что он станет настолько одиноким, отчаявшимся, недовольным и злым, что окажется на волоске от романа со своей секретаршей, самого пошлого книжного клише, он бы тут же уволил этого человека за наглость, глупость и за то, что он, видимо, выпивал на рабочем месте.
Но так и есть, и Михаэль знал, что в следующий раз это случится.
– О черт, – буркнул он сам себе, надавил пальцами на покрасневшие глаза и снова взглянул на город за окном.
– Да, я понимаю тебя, – услышал он голос за своей спиной и быстро обернулся.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это, такой веселый, сидит у него на столе. И когда понял, то ему стало ясно, что это особенно плохой день.
Когда-то, еще до того, как Михаэль мог описать себя несколькими словами на визитной карточке, до того, как у него появилось достаточно карманных денег, чтобы купить уверенность в себе, он был щуплым ребенком, который не вполне понимал динамику отношений между людьми в возрасте до десяти лет.
На переменах он бродил один по двору и недоумевал, почему остальные дети так легко ладят друг с другом. Он замолкал и убегал каждый раз, когда нужно было вести диалог, играть в групповые игры или выступать перед целым классом маленьких людей, насчет отношения которых к себе он не был уверен, и полагал, что они будут исследовать и оценивать каждое его слово.
Он был молодой версией тех, кто предпочитает ничего не делать, чтобы не проваливаться, и каждое межличностное взаимодействие заведомо казалось ему крайне опасным.
Только гораздо позже, когда он стоял перед классом и делал тот судьбоносный доклад о жизни китов, который он подготовил в качестве домашнего задания, Михаэль почувствовал это огромное возбуждение, возникающее во время выступлений перед публикой. Что-то внутри него рухнуло, а потом выстроилось заново, и через неделю он уже играл со всеми в футбол во дворе, стоял на воротах, открытый миру. Так просто.
Но до того момента у него были только маленькие солдатики, садик около дома, в котором он наблюдал за жизнью насекомых и ставил, пачкаясь в грязи, маленькие опыты на терпеливой природе, и Средний Джон.