А город между тем процветал. Здесь появились банки, конторы, учреждения. Был основан и университет. Молодежь, собираясь в аудиториях, думала совсем не над тем, над чем хотелось бы эмирам. Например, задавались вопросы — на каком основании эмиры имеют собственные суды и судят людей по собственным законам? Зачем эмирам собственная полиция? Почему нужно платить еще и подати обитателям этих облезлых глиняных замков?
Но эмиры пока молчали, как тупо молчали они в сенате провинции, приезжая сюда на сессии с большой свитой. Затем, когда сессия сената кончалась, эмиры отбывали в свои владения. И пустели их дома в пригороде Каруны.
Все это было Петру знакомо. Хотя Информаг не баловал читателя статьями своего корреспондента о событиях в далекой Гвиании, Петр старался как можно чаще путешествовать по стране. Особенно интересно было ездить вдвоем с Анджеем Войтовичем, польским корреспондентом, бродягой по натуре и ученым по складу ума. Войтович постоянно жил в соседней стране — в Богане, но нет-нет да и наведывался в Гвианию с планом очередного путешествия, изучив заранее справочники и путеводители. Обычно он останавливался у Петра.
Они встретились впервые год назад, Войтович, узнав адрес бюро Информага в посольстве, запросто явился к Петру и представился:
— Я — ваш сосед. Корреспондент Польского телеграфного агентства. Польский африканец или африканский поляк. Давайте дружить, коллега.
Глаза его, голубевшие за льдинками золотых очков, смеялись, и маленький, обожженный до красноты нос задорно морщился.
Он говорил по-русски очень правильно, с легким приятным акцентом, как говорят иногда в Прибалтике. И хотя он был явно намного старше Николаева, Петр почувствовал себя так, будто встретился со старым другом.
Потом он узнал, что Войтович уже больше десяти лет странствует по Африке, переезжает из одной страны в другую, а жена его — доцент Варшавского университета, где он, после войны демобилизовавшись из Войска Польского, преподавал историю, ни разу не приезжала к нему.
Он был маленький, сухонький, очень подвижный. Африканское солнце прокалило его насквозь, высушило, опалив кости и выдубив кожу.
Петру он напоминал одновременно Вольтера и Суворова.
Анджей Войтович органически не выносил покоя. Приехав в Луис, он два-три дня бродил по городу. Покупал новые, выпущенные в его отсутствие почтовые марки, изучал полки книжных магазинов. А потом вдруг как-нибудь во время обеда заводил разговор о том, что где-то в районе озера Чад есть целое поле гигантских глиняных горшков, врытых в землю, о происхождении которых никто из местных жителей ничего не знает.