Жизнь тогда представлялась ему чем-то вроде длинной, широкой, усыпанной золотым песком улицы, которой не видать конца, тенистой, восхитительной улицы, где на каждом шагу его ждет новый сюрприз, новое наслаждение. Вот он и промчался по этой улице, дошел до самого конца. И что нашел? Ничего. Да, ничего. Перебирая в памяти пролетевшие годы, он не мог обнаружить ни одного дня, от которого у него осталось бы сладостное воспоминание, утешительное и умиротворяющее. Через его расточительные руки протекли миллионы, а он не мог припомнить, потратил ли хотя бы двадцать франков с пользой и с непритворной щедростью. Он, у которого было столько друзей, столько любовниц, тщетно напрягал память в поисках родного имени, которое мог бы прошептать.
Словно в зеркале ему предстала вся его прошедшая жизнь, и он был потрясен, уничтожен, видя, как убоги оказались все его радости, как суетны все наслаждения, которые были целью и основой его существования. Так для кого он, в сущности, жил? Для других. Он воображал, будто стоит на пьедестале в гордой позе, а на самом деле кривлялся на подмостках балагана. «О, каким безумцем я был, – повторял он про себя, – каким безумцем!»
Он не замечал, что, прожив жизнь с оглядкой на других, теперь собирается умереть, чтобы угодить этим другим. Ему стало жаль себя. Кто вспомнит о нем через неделю? Никто. Разве что эта девка мисс Фэнси?! Да и то едва ли: через неделю она утешится и будет смеяться над ним с новым любовником. А между тем мнение Фэнси не на шутку его заботило!
Барабаны вокруг сада забили отбой. Стемнело; над землей поднимался густой холодный туман. Граф де Треморель встал со скамьи. Он продрог до костей.
– На вокзал, – прошептал он.
Увы, самая мысль о том, чтобы пустить себе пулю в лоб в пустынном уголке какого-нибудь парка, как не без удовольствия думалось ему еще утром, теперь приводила его в ужас. Он представил себе собственный обезображенный труп, истекающий кровью где-нибудь в канаве. Что с ним станется? Пройдут мимо нищие или воры, разденут его. А потом? Служители правосудия обнаружат безымянное тело и до опознания наверняка отправят в морг.
Его передернуло. Он уже видел себя простертым на мраморном столе, орошаемом непрерывной струйкой ледяной воды; он предчувствовал содрогание толпы, привлеченной в это зловещее место гнусным любопытством.
– Нет, никогда! – вскричал он. – Никогда!
Но как в таком случае умереть? Подумав, он решил, что покончит с собой где-нибудь в меблированных комнатах на Левом берегу.
– Решено! – воскликнул он и, вместе с последними посетителями выйдя из сада, направился к Латинскому кварталу.