– Не совсем так, – улыбнулся доктор Жандрон. – Говорят, именно из аконита, или волчьего корня, Медея варила свои страшные отравы, а в Древней Греции и Риме его использовали наравне с цикутой для приведения в исполнение смертных приговоров.
– А я и не знал! Правда, у меня почти нет времени, чтобы заниматься этим. Но, вероятно, этот яд Медеи, как и яд Борджиа, утрачен? Мы уже столько утратили!
– Успокойтесь, не утрачен. Правда, до сих пор мы были знакомы с ним только по опытам Маттиоли[13], которые он проводил в шестнадцатом веке над приговоренными к смерти; по трудам Эра, выделившего из него активное начало, то есть алкалоид, и по нескольким статьям Бушарда[14], утверждавшего…
Когда доктор Жандрон переходил на яды, его трудно было остановить. Но Лекок никогда не позволял отвлечь себя от цели.
– Простите, доктор, я вас прерву. Можно ли определить следы аконитина в трупе, похороненном два года назад? Господин Домини распорядится ведь произвести эксгумацию.
– Реактивы на аконитин не настолько изучены, чтобы посредством их можно было уверенно идентифицировать яд в продуктах трупного разложения. Бушарда очень рекомендовал йодистый калий, который должен давать оранжевый осадок, но у меня опыты с ним не получились.
– Скверно, – огорчился Лекок.
Доктор торжествующе улыбнулся.
– Успокойтесь. Метода не существовало, но я его открыл.
– Ваша чувствительная бумага? – воскликнул папаша Планта.
– Именно.
– Значит, вы обнаружите аконитин в останках Соврези?
– Господин Лекок, я берусь обнаружить миллиграмм аконитина в телеге навоза.
Сыщик стоял с ликующим видом человека, обретшего уверенность в том, что удастся довести до конца дело, которое казалось ему непосильно тяжелым.
– Великолепно! – вскричал он. – Значит, это конец, следствие завершено. Прошлое жертв, изложенное господином мировым судьей, дает нам ключ к событиям, последовавшим за смертью бедняги Соврези. Итак, понятна взаимная ненависть супругов, внешне так любящих друг друга. Мы имеем объяснение, почему граф Эктор не женился, а сделал любовницей девушку с миллионным приданым. Теперь можно не удивляться тому, что господин де Треморель решился утопить в Сене свое имя и титул, чтобы продолжить жизнь в новом гражданском состоянии. Логика событий вынудила его убить жену. Останься она жива, он не смог бы бежать, равно как и оставаться в «Тенистом доле». И, наконец, бумага, которую он так упорно искал, хотя каждая минута промедления могла ему стоить жизни, была рукописью Соврези, то есть смертным приговором графу, доказательством его первого преступления.