Траут волнуется. Он стискивает и разжимает пальцы рук, лежащих на коленях. Глаза беспрестанно бегают от генерала к переводчику и обратно. Взглядом он пытается угадать, правильно ли переведены его показания и какое впечатление они производят.
Генерал Иконников молча слушает, ничем не выдает он своего удивления тем, что пленный выкладывает такие секреты своей армии, о которых у него пока никто не спрашивает.
Ныне, вспоминая этот допрос, пытаюсь понять, почему же такой опасный враг и опытный военачальник, как Траут, оказался весьма словоохотливым?
Ответ может быть один: Траут попросту струсил. Зная о своих преступлениях против советских людей, он решил показаниями сразу же создать о себе выгодное впечатление, облегчить свою участь.
Вполне закономерно, что палач и убийца Траут не мог быть мужественным. Стойким такой человек быть не может. Попал он в трудное положение, и оказалось, что под генеральским мундиром сердце труса, спасающего свою шкуру.
Сама обстановка на советско-германском фронте никак не подкрепляла морально пленного гитлеровского генерала. Попадись он в плен в 1941 году или до битвы на Волге, то, наверное, вел бы себя иначе. Ведь в начале войны бывало, что в плену даже рядовые гитлеровские солдаты вели себя надменно и нахально, чуть ли не «Хайль Гитлер» кричали на допросах.
Но теперь был не июль сорок первого, а июль сорок четвертого. Становой хребет гитлеровской армии был уже сломан. Удары под Москвой, на Волге, под Курском и Ленинградом, а теперь гигантский «котел» в Белоруссии — все это сбило спесь и с рядовых гитлеровских солдат, и с их генералов.
…Наш генерал терпеливо слушает пространные показания фон Траута. На губах Иконникова чуть заметная презрительная усмешка. Офицеры разведотдела едва успевают записывать перевод показаний пленного генерала. А он разошелся. Траут добрался уже до подготовки резервов главным командованием гитлеровского вермахта.
И тут прозвучало резкое, короткое слово генерала Иконникова:
— Довольно!
Да, конечно, все интересующее нас Траут уже рассказал. Остальное он расскажет в штабе армии, куда его отправят.
Траут понял нашего генерала по-своему. Что это, недовольство? Он, может быть, не то говорил или, наверное, лишнее сказал?
Не знаю, быть может, в эту минуту промелькнуло перед мысленным взором фашистского генерала залитое кровью лицо русского солдата Юрия Смирнова и его упорно сжатые губы, так и не проронившие ни слова на допросе. Я не знаю, о чем подумал гитлеровский генерал в эту секунду, но, услышав властное «Довольно!», он вскочил и вытянул руки по швам. И совсем другим тоном, совсем не похожим на тот, каким он за две минуты до того давал показания, проговорил, вернее — прокричал, металлическим голосом (таким он, наверное, на парадах командовал):