След уводил на кладбище, через то место, где рухнул кусок ветхой ограды. Через этот же пролом я и направил лошадь вовнутрь. Лошадь, надо сказать, поупиралась и двинулась между могил с большой неохотой. По следу мы доехали до могилы с высоким надгробием. И тут след оборвался. Я внимательно пошарил вокруг — нет ничего больше. Высокая плита торчит над бугорком, и на все место дерево рядом глухую темь наводит — хоть сучья голы, но ствол толст, густую тень отбрасывает. Я не пожалел еще одной спички, чтобы взглянуть на надгробную надпись. И увидел: «…обоевъ Викторъ…ович, 1805-186…» И еще цитата какая-то, совсем нечитабельная, на церковнославянском.
Видно, появившееся с самого утра ощущение, будто я участвую в дурной театральной пьесе, — настолько все было нелепо и несуразно и казалось, сейчас рабочие унесут картонные макеты бараков, товарняков, железной дороги, кладбища, и вся труппа выйдет на поклоны, взявшись за руки, и сам я буду кланяться в темное пространство за огнями рампы, за одну руку держа Творогова, а за другую хоть конокрада Гришу, — это ощущение участия в дурной театральной пьесе, еще заострившись на кладбище, подначило меня толкнуть очередную речугу.
— Так тебя и растак! — сказал я. — Думаешь, не знаю, зачем ты меня сюда заволок и именно на кладбище слинять от меня вздумал? Для антуражу, чтобы твоему прикидыванию под оборотня соответствовало. Хочешь сказать, ты в эту могилу ушел? Хрена с два ушел ты в могилу. Раз твоего следа нет, значит, ты исхитрился с этого места каким-то образом перескочить. Не знаю еще, как, но исхитрился. Может, ты где-нибудь поблизости, слышишь меня и хихикаешь надо мной. Забыл, наверное, что тот смеется хорошо, кто смеется последним? Я уже почти все твои уловки раскусил и оставшиеся раскушу. Я уже почти точно знаю, кто ты такой. Да ты и сам, наверно, чувствуешь, что конец тебе пришел. Если слышишь меня, выходи и кончай комедию ломать, тебе же хуже будет! — я подождал и в ответ на молчание пожал плечами. — Твоя воля. Помни, что все равно тебе не больше двух деньков гулять осталось.
Тишина. Может, он уже за десять верст. А может, подстерегает случай на меня кинуться. Завтра при свете надо будет кладбище осмотреть. И я не спеша поехал назад, стараясь держаться открытых мест, чтобы нападение, коли оно состоится, не было внезапным.
Мне было о чем поразмыслить. Все мне теперь казалось инсценированным, и горький осадок появился, мерзкое ощущение, что дал я себя поймать на не слишком-то хитрую удочку. И какую роль в инсценировке играет то странное создание, которое я встретил близ железнодорожного переезда? Да наверняка один из местных юродивых. У меня появилось подозрение и крепло с каждой минутой, что, когда я докопаюсь до сути всей это сумасшедшей истории, она предстанет хорошим пшиком.