— Понимаю, — сказал я.
— Да, это были великие произведения искусства… — кивнул врач, то ли мне, то ли самому себе. — Но не для детских глаз. Отец, который составил просто замечательное собрание гравюр и офортов, оттисков с оригинальных досок, драгоценных оттисков, был прав, что прятал эти альбомы подальше от меня… Но вы уловили главное? Не волк, маскирующийся под красотку, а красотка, прикинувшаяся волком. Вот в чем выразился гений художника… И сейчас, когда этот волчий маскарад продолжается…
— Я понимаю, — повторил я.
Врач вернулся к столу и сказал совершенно спокойно:
— Допиваем последнюю?
— Допиваем, — кивнул я. — Только никогда не говорите «последнюю». Мы на фронте всегда говорили «выпьем по предпоследней». Поверье было, что кто скажет «выпьем последнюю» — тот в ближайшем бою погибнет.
— Что ж, по предпоследней, — с полной стопкой врач подошел к окну и задумчиво в него поглядел. — Интересный маршрут обозначен в этой учетной книге… Значит, и наш Маугли со своими волками должен был проследовать по тому же маршруту?
— Да, — сказал я.
— Интересно, как теперь сложится их судьба?
— Волчиха-мать мертва. Помет ее, наверно, тоже; хотя выходить его, видимо, очень старались. Остаются волк-отец и наш Маугли. Боюсь, судьба их тоже будет не слишком радостной, а жизнь — недолгой.
— Кажется, едут, — сказал врач.
Мы допили наши последние капли. Они вошли в комнату. Я встал, и врач тоже.
— Должен сознаться, я догадался, зачем ваш человек сидит у меня и не уходит, — заговорил врач. — Я сделал попытку уничтожить находящиеся у меня иностранные книги и кое-какие заметки. Но ваш человек был зорок, перехватил меня и заставил сложить все аккуратно на столе.
— Я не знаю, антисоветские это книги или нет… — вставил я. — Может, самые обычные…
— Обычные книги уничтожать не пытаются, — уведомил меня опер. — Молодец! Проявил бдительность. И обыска проводить не надо. Уводим его и опечатываем помещение.
Все мы вышли наружу. Врача повели к машине.
— Покажите мне вашего Маугли-Тарзана, — сказал опер.
Я повел его к сарайчику. Волчий юродивый спал. Опер ткнул его носком сапога, чтобы разбудить, и тот недовольно зарычал.
— Ишь ты, сердится, — усмехнулся опер. — Ну и уродина. Недоумок как недоумок, одна слава, что среди волков рос. Пошли.
И мы вышли наружу. Мы пересекли широкий двор и были почти у самых ворот, когда один из охранников в машине вдруг заорал:
— Смотри! Берегись!
Мы мигом обернулись. От двери сарайчика несся в нашу сторону Маугли — волчьими прыжками, с тусклым огнем в глазах, тихо рыча. Метил он явно на опера. Жуткое было зрелище. Самый смелый человек дрогнул бы. Опер выхватил пистолет и открыл отчаянную пальбу. Волчий человек настиг его, навис над ним с разинутой пастью и вскинутыми руками — и вдруг, когда казалось, что все уже для опера кончено, замер на месте, покачнулся и рухнул на спину. Несколько всаженных в него пуль сделали свое дело. Он был мертв.