Когда Сухов проснулся, большой солнечный квадрат лежал на стене, захватывая часть шкафа, зеркало, отрывной календарь. В комнате было необычно светло, даже как-то празднично. Сухов быстро приподнялся, сбросил ноги на пол и тут увидел отца. Старик сидел на диване в нижнем белье и в пальто. И жалостливо, будто прощаясь, смотрел на сына.
— Ты что же, так всю ночь и сидел? — спросил Сухов.
— А ты как думал? Вдруг бежать надумаешь…
— Поздно бежать, — Сухов встал и начал одеваться. Оказывается, отец ночью раздел его, и надо же, он даже не проснулся. Все утро, пока Сухов умывался, брился, расчесывал длинные спутанные волосы, его не покидало состояние беспомощности, чуть ли не обреченности. Иногда он вдруг останавливался, замирал в самых неожиданных позах и словно бы не знал — что же делать дальше, зачем он намылил щеки и стоит с бритвой в руке? А когда спохватывался, пена успевала подсохнуть, и он намыливался снова. Потом Сухов долго стоял перед зеркалом, глядя себе в глаза, будто хотел о чем-то спросить себя, утвердиться в чем-то…
После завтрака его охватило нетерпение, стремление что-то делать. Он побежал в сарай, налил из канистры бензину в литровую банку, принес ее в дом и вдруг остановился — а зачем ему этот бензин? Вспомнив о своей затее, Сухов быстро переоделся, а брюки, пиджак, рубашку, в которых приехал вчера, сложил ворохом за углом дома, где его никто не мог видеть — ни соседи, ни прохожие. Одежду он завалил сухими картофельными стеблями и выплеснул на нее бензин. Отбросив пустую банку, кинулся искать спички, снова побежал в дом, но там их на месте не оказалось. Выручил отец, который все это время неслышной тенью ходил следом.
— На! — старик протянул коробок.
— Ах да! — Сухов схватил спички и засеменил к куче сваленной одежды. Не доходя нескольких шагов, он чиркнул спичкой о коробок и быстро ее бросил, не ожидая, пока сера разгорится. Бензин с гулом вспыхнул, и пламя охватило одежду. Огонь почему-то возбудил Сухова, его движения стали уверенными, ловкими, он бросился собирать на перекопанном огороде картофельную ботву и стаскивать ее к полыхающей куче.
— Во дает! — воскликнул он, обернувшись к отцу. И тут же сник, будто вспомнил о чем-то. Подняв с земли палку, Сухов принялся переворачивать полыхающие лохмотья и не ушел, пока от них не осталась серая кучка пепла. Взяв в сарае грабли, он старательно разгреб остатки костра. — Вот так-то, — удовлетворенно приговаривал он время от времени. — Вот так-то, уважаемые! — Его лицо раскраснелось, глаза стали блестящими и сухими.