— Стоящая вещь? — спросил он.
— Отзывы были хорошие, — сказала сидевшая на ковре Дженис, откидывая с глаз прядь волос. — Но мне показалось, что автор несколько… перегибает палку. А почему ты спросил?
— Просто я с ним однажды встречался. С автором.
— Да? И где?
— На собрании «АА». В свое время и у него были проблемы с алкоголем.
— Он произнес там речь?
— Нет, меня только ему представили, и все.
— Возможно, тебе эта книга понравится, Джон. Не хочу навязывать свое мнение.
Уайлдер был тронут ее верой в то, что он сможет осилить целую книгу и даже получить от этого удовольствие.
— Нет, — сказал он, — вряд ли я за нее возьмусь. Сказать по правде, мне не очень-то понравился ее автор.
— Тогда не стоит. У тебя всегда было особое чутье на людей. Наверно, это одна из причин твоих успехов в рекламном деле.
— Не уверен. То, чем я зарабатываю на жизнь, по силам почти каждому.
— Почему ты все время прибедняешься? Лично я считаю эту работу очень сложной, а ты один из лучших в своей профессии.
Она поднялась с пола и выключила весь свет, кроме гирлянды цветных лампочек на елке, заполнивших комнату мягким розоватым сиянием. Потом с ногами уселась на диван и спросила:
— Как тебе елка?
— Прекрасно, — сказал он, садясь рядом. — Сейчас она выглядит прекрасно.
Затем, помявшись, как стеснительный юнец, добавил:
— В Рождество ты всегда все делаешь правильно, Дженис.
— Хочешь, включу радио и поймаю рождественскую музыку?
— Нет, и так все хорошо. Давай просто… посидим.
И Уайлдер не успел опомниться, как они оказались в объятиях друг друга. Последовавшее за этим кувыркание на диване со вздохами и стонами было бы больше под стать парочке очумелых тинейджеров.
— …Ох, Джон, — сказала она, сопровождаемая Уайлдером в ванную, — это было так долго.
— Не очень-то и долго; просто так кажется.
— Я не о том. Так долго пришлось ждать, чтобы мы с тобой снова… по-настоящему… ох, Джон.
В минуты секса с женой он вспомнил о Памеле лишь мельком и почти сразу выкинул ее из головы. С этим было покончено. Он возвращался на круги своя.
Дженис называла это «нашим вторым медовым месяцем» (хотя Уайлдер морщился, если она в тот момент на него не смотрела), и продолжалось это всю зиму и значительную часть весны. То, что он все еще мог заниматься с ней любовью не просто из чувства долга, само по себе оказалось приятным открытием, но этому сопутствовал и другой позитив: в их общении стало меньше пустословия — она уже не торопилась заполнить болтовней каждую паузу, — а чуть заметные перемены в ее поведении намекали на возросшую самооценку и некую новую умиротворенность.