— А я и не собираюсь изменять себя. Я всего лишь хочу, чтобы ты была со мной.
— Забудь об этом. Никакие таблетки не помогут… Где предпочитаешь сегодня ночевать: в спальне или в гостиной?
— В гостиной, — сказал он, прикидывая, что так будет проще добраться до выпивки. — Но прошу, Памела, подумай еще раз.
— Я думала над этим несколько недель. И додумалась наконец-то.
Уже четвертую — или пятую? — ночь подряд он почти не смыкал глаз. Даже изрядное количество виски не смогло вогнать его в сон, и он размышлял, то лежа, то сидя на диване, пока в щелях жалюзи не забрезжил рассвет.
— Я только сварю кофе, — сказала полусонная Памела, появляясь из спальни. — Не хочу за завтраком выдерживать очередную сцену.
И они разошлись без сцен. Машина досталась Памеле — «А ты возьмешь напрокат другую», — Уайлдер помог вынести вещи, и она уехала. В этой спешке он даже не вспомнил о прощальном поцелуе.
Оставшись в одиночестве, он первым делом достал из чемодана «комплекс экстренной помощи» доктора Бринка: три флакона с пилюлями, названия которых он позабыл сразу же после того, как их принял, запив водой из крана. В холодильнике нашлось вареное яйцо, и он жадно его съел, а затем сел на диван со стаканом основательно разбавленного виски и попытался думать о будущем.
На третий день стало невмоготу. Наручные часы остановились, но, судя по проникавшим сквозь жалюзи лучикам солнца, было около полудня, и он решил выйти из дому. На бульваре Санта-Моника подумалось о еде. После ухода Памелы он питался только тем немногим, что находил в холодильнике, и дешевыми гамбургерами из закусочной внизу. А сейчас по пути подвернулся ресторанчик, в котором он часто бывал с Памелой. Он решил плотно подкрепиться и заказал стейк с яичницей.
— Что-нибудь из бара, сэр?
— Ни к чему, спасибо. Хотя подождите. Я возьму «Кровавую Мэри».
За второй порцией «Кровавой Мэри», еще не приступив к остывающей еде, он вдруг обнаружил, что на него смотрят все посетители ресторана. И на сей раз это ему не почудилось: люди действительно смотрели на него, хотя и не осуждающе. Скорее, они ему сочувствовали. А встречаясь с ним взглядами, стразу отворачивались, однако по выражениям лиц было нетрудно догадаться, что они думают: «Эх, бедолага».
Он выпрямился на стуле, положил ладони плашмя на стол в надежде этим унять их дрожь и попытался представить, как он выглядит со стороны. Одет он был вполне прилично — свежая рубашка, чистый вельветовый пиджак и немятые брюки, — да и с лицом вроде все было в норме, не считая того факта, что утром он не побрился. Тем не менее всякий раз, когда он оглядывался по сторонам, кто-нибудь спешил отвести глаза с едва заметным покачиванием головы или легким вздохом: «Этот бедолага, должно быть, очень страдает».