Он заметно нервничал, ведя их через общий зал, где какая-то кучерявая женщина играла в китайские шашки с подростком, на вид весившим не менее четырехсот фунтов. Когда они достигли комнаты, где все уже было приготовлено для Уайлдера, появилась медсестра со шприцем.
— Все в порядке, мистер Уайлдер, — сказал Роуз. — Будьте добры снять пиджак и закатать…
— Да пошел ты, Роуз! Иди запихивайся своими шоколадными жвачками.
Ты не настолько большой, чтобы меня вырубить, и не настолько умный. И ты, Чедвик, проваливай с ним за компанию, наглый черномазый ублюдок. Сотри со своей рожи эту похабную улыбочку и скажи своему черному дружку, чтобы отпустил мою руку. Мудозвоны вы все! Мудозвоны! А знаешь, кто ты? — обернулся он к Памеле. — Ты грязная сучка! Грязная сучка. Грязная сучка…
Кончилось тем, что Рэндольф в борьбе повалил его на пол. Медсестра принесла смирительную рубашку; Рэндольф и Чедвик запихнули руки Уайлдера в рукава, затем перевернули его на живот и связали рукава между собой. Когда он был надежно спеленат, все вышли в коридор, и Роуз затворил дверь со звучным щелчком замка.
— Теперь он успокоится, — сказал Чедвик.
— Я бы не слишком на это рассчитывал, доктор, — возразил Рэндольф. — Уж я-то его фокусов насмотрелся. Он может продолжать в том же духе целыми днями.
— В любом случае, — сказал Роуз, нервно оправляя свой костюм, — я сомневаюсь, что мы сможем держать его здесь.
По звукам ударов и сотрясению запертой двери было сложно определить, чем именно начал биться в нее Уайлдер: плечом или головой.
При помощи друзей — он сам частенько удивлялся тому, как много у него было друзей, — Честер Пратт без труда нашел и снял симпатичный домик на склоне холма с видом на туманный каньон и с макушками пальм, колыхавшимися чуть ниже уровня крыльца. Этот дом его полностью устраивал: здесь хорошо работалось, хорошо спалось и хорошо сиделось на закате с бутылочкой кока-колы в руке.
Вся отрава уже вышла из его организма. Работа продвигалась успешно — если, конечно, считать «работой» киносценарную стряпню, — а по ее завершении он собирался вплотную заняться своим вторым романом. Он забраковал многие из набросков, сделанных в Нью-Йорке, и практически все, сделанные в Вашингтоне, — дрянь и убожество, — но, если дальше дело пойдет на лад, он сможет написать эту книгу в течение года. И это будет хорошая книга — возможно, даже лучше его первого романа.
Временами, когда он отвлекался от надоевшего сценария, в голову приходила какая-нибудь свежая идея для будущей книги, и он без промедления записывал ее на листке, который затем переворачивал чистой стороной вверх и добавлял к стопке таких же листков под пресс-папье на углу стола. Накапливая эти бумажки, он испытывал радость, подобную радости скряги, пополняющего заветный сундук: время от времени он брал всю стопку и проверял ее толщину большим пальцем. Он как раз был занят очередной такой проверкой, когда зазвонил телефон.