— Боюсь, наше время уже истекло, мистер Уайлдер.
Их время истекало регулярно дважды в неделю, после чего Джон брел по Лексингтон-авеню, думая о вещах, которые не успел сказать, и шепотом беседуя сам с собой в вагоне подземки. Третий сеанс Бломберг начал с того же вопроса: посещал ли он собрания?
— …Да. Прошлым вечером побывал в новом месте, в Гринвич-Виллидж.
Там была совсем молодая девушка, которая пристрастилась к выпивке в колледже Сары Лоуренс, вступила в связь с одним из преподавателей, а когда он ее бросил, пыталась покончить с собой и в результате попала в Бельвю. Вот что забавно: это единственная бывшая пациентка Бельвю, которую я встретил, точнее, выслушал на всех этих собраниях Общества.
Он не стал рассказывать о том, как после собрания пытался подцепить эту девушку (худенькую и растрепанную, с большими страдальческими глазами), держа в уме Варик-стрит, или о том, как она в панике шарахнулась от его предложения «выпить где-нибудь по чашечке кофе» и удалилась почти бегом.
— А теперь, доктор, может, вернемся к тому, на чем мы остановились?
Разговор о школе, с отступлениями и скачками вперед-назад во времени, занял еще один часовой сеанс.
— Другие школьники всегда считали меня жалким засранцем — вне зависимости от моего статуса солиста. Вдобавок я был очень благочестивым засранцем. Мне нравились не только церковные песнопения, но и все эти треклятые религиозные формальности: ритуалы, облачения, молитвы, цветные витражи. Пожалуй, я был единственным учеником в школе, кому это нравилось. На хорах под шумок часто звучали протяжные пуки или скабрезные шуточки, из рук в руки переходили непристойные картинки, а иногда и фляжка виски, к которой прикладывались самые отпетые. Я вот к чему клоню: эти ребята, с их здоровым скептицизмом, познали всякие такие вещи на несколько лет раньше меня. В рождественский сезон нас каждый день нанимал для исполнения гимнов старый универмаг «Уонамейкерз», и никто, конечно, не возражал, поскольку это приносило несколько дополнительных баксов. Но только подумайте, какие реально большие деньги крутились при этом между чертовым универмагом и чертовой церковью! Как следовало понимать эту хрень?.. Когда начали ломаться голоса, многим ребятам не повезло: они оказались непригодными для хоральной работы, а если даже и годились, то все равно в хоре было лишь небольшое число теноров и баритонов, так что места всем не хватало. Мой голос при ломке изменился удачно — на соло, правда, уже не тянул, но был достаточно хорош, чтобы сделать из меня тенора и оставить в школе до двенадцатого класса. После того я пошел в армию. У нас еще осталось время?