Ну а когда совсем в себя пришла,
В сердцах ругнулась: И дурак ты, Пашка!
-- Не надо, мам! -- Она опять: Дур-рак!
И сыну моему ты первый враг! -
Но слово враг ей показалось слабым,
А дураком он не был, этот враль, -
Рука не мужа, впрочем, а начштабом, -
Но как проверить -- этакая даль!
Она же вслух: Ты это как? По бабам?
Так мой тебе поднадоел сераль?
Не рано ли теперь тебе постыла? -
И тут же села за "письмо из тыла".
Любезный Пашинек! Такую мать!
Я стало быть прочла твою депешу -
Как мне ее тепереч понимать?
Ты полагал, что от нее опешу,
Плечами, может, буду пожимать?
Слезьми зальюсь и голову повешу?
Вот новость -- на фронтах загинул, вишь!
Ты, сластенька, меня слегка дивишь!
Во-первых, как могу тому я верить,
Чтобы тебя штыком прикончил фриц,
Когда при автомате ты теперь ить
И можешь их сшибать, не видя лиц -
Ай, ай, родной, не стыдно лицемерить
И нас менять на баб и на девиц,
Которые в окопах, чать, в избытке
И только зырют обобрать до нитки!
А мы-то думаем: отец в бою,
Куда его послал товарищ Сталин!
Тебе бы совесть поиметь свою, -
Небось, бежишь вперед: ведь ненормален,
Что ж -- волен, сыт, идешь по острию -
Уж как доволен ты и достохвален!
Он шутки шутит, слушайте его!
А мне в тылу, сиротке, каково!
Нет, Пашинек, уж быть тебе казненну -
Не фритцевой, а дамскою рукой.
Дойду по первопутку я до Дону,
А там и до Днепра подать рукой.
Тебе я шею-то намну казенну!
Блядям... косма пообдеру... какой!
Беги вперед, не простудися только.
Цалую. Вся твоя. До встречи. Ольга.
Я размышлял: уж здорова же мать
Иметь в руках меня, отца, скотину!
Папашу только матери держать!
Ведь в самом деле выйдет на путину,
Ее "катюшами" не испужать,
От ней в окопе не найти притину.
Она не "тигр", она не "фауст-патрон" -
По морде бьет, забывши про пардон!
Меня под утро пробуждает грохот.
-- А! Обротень! -- визжит она. -- Боюсь! -
И переливчатый отцовский хохот:
Чего ты, в самом деле-то! Не трусь! -
-- Скажи, а ты не призрак? Ты не сдох-от?
Коль мертв -- не отпирайся! -- Отопрусь! -
-- Мне дурно! Мне не по себе! Касторки! -
И жалобный обвал посудной горки.
Тут я не выдержал и вылез к ним,
В себе боясь, что мать его угробит,
Поскольку дух отца легко раним.
Стою и вижу, что сервант весь побит,
Отец же, хоть испуган -- невредим,
Лишь портупею сильный смех колдобит.
И мать, ах мать! Невинная душа!
На нем висит без слов и не дыша!
Ее он держит навесу умело,
Как будто вправду Божий дар какой,
Прекрасное все без покровов тело
За ягодицу прихватив рукой.
Она смеясь стыдливо, оголтело
Мне тычет в дверь лилейною рукой.