Бойцы тут же дружно открыли огонь из карабинов. Застрочил короткими очередями автомат Шевчука, а через несколько секунд к нему присоединился и пулемёт Мухина.
Семён прицелился в одного из бандитов и выстрелил, но промазал из-за поспешности. Перезарядив карабин отточенным движением, он вновь прицелился и, задержав дыхание, как учили, нажал на курок. На этот раз басмач запрокинулся в седле назад. Попал!..
Банда, внезапно напоровшись на засаду, закружилась на месте и стала огрызаться беспорядочной пальбой. В рядах басмачей воцарилась сумятица, послышались испуганные крики на киргизском языке. Затем бандиты, оправившись от потрясения, стали спешиваться и занимать оборону. Ответный огонь постепенно усилился.
Семён наполовину оглох от своих и чужих выстрелов. А вокруг засвистели и зацокали по камням, высекая из них крошку, пули, и от этих звуков где-то внутри вдруг родился и начал стремительно расти страх, заставляя инстинктивно всем телом прижиматься к земле. В голове зароились предательски-трусливые мыслишки:
«Если просто лежать ничком и не стрелять, то не попадут. Главное — не высовываться из-за камней и не привлекать к себе внимание…»
Но Семён прекрасно осознавал, что если он сейчас так поступит, поддастся этому животному инстинкту самосохранения, то потом никогда не простит себе своей трусости.
«Нет, я не трус! Я способен преодолеть страх, потому что от этого зависят жизни товарищей. Струсить — значит, предать их! Ведь они тоже сейчас ведут бой и преодолевают свой страх, не боясь смерти. Да и грош цена тогда всем словам о любви к Родине и о том, что советский человек способен отдать жизнь за идеалы социализма. А ведь я не раз такое говорил и сам верил в свои слова. Вот и пришёл тот важный момент, когда слова надо подкрепить делом! А значит, нельзя бояться! У меня просто нет такого права…»
И Семён заставлял себя поднимать над камнями голову, целиться и стрелять во врагов, стараясь быть поточнее. А через какое-то время он почувствовал, что страх отступает, разжимает свои душные, тяжёлые объятия.
Басмачи, видимо, поняли, что их больше. Несколько из них отогнали лошадей за один из ближних холмов, а остальные перебежками стали приближаться к засаде. Бой сделался более ожесточённым.
Рядом вскрикнул и выронил карабин Скворцов. Семён подполз к скорчившемуся на земле товарищу и осторожно перевернул его на спину.
— Лёша, что с тобой?
Скворцов ничего не ответил, а только громко застонал, хватаясь руками за землю, словно пытался удержать на ней свою душу. Его глаза были закрыты. На телогрейке, прямо в середине груди, едва виднелась маленькая дырочка.