Неловко стащил с себя изгвазданную, пропитанную нефтью робу…
— Развяжи сначала. Рук не чувствую.
— Сейчас… Черт, чем бы подцепить…
Пытаясь на ощупь распутать узлы, я прижался к девушке, по лицу мазнула прядь волос…
— Извини… По другому — никак. Я не смотрю…
— Да развязывай уже. Джентльмен…
— Ты как? Сильно ранена? Ты вся в крови…
— Царапины. Ерунда, только кожу жалко. Некрасивая теперь буду…
— Не будешь! Ты — самая красивая, самая прекрасная, самая чудесная…
Я нес еще какую-то чепуху, пытаясь развязать веревку ободранными до крови пальцами. Потом додумался расшатать штырь, дернул посильнее — и вырвал. Ассоль со стоном упала. Плечи у неё были вывернуты под совершенно неестественным углом…
— Сразу разгибать нельзя. — прошептала она. — А то суставы выскочат… Нужно медленно. О-о-о…
— Ты можешь идти? Нужно выбираться, тут нефть кругом.
— Не знаю. Сейчас…
Я ничего не видел. Смутная тень, отблеск… Уже плюнув на приличия, ощупал её всю, убедился, что действительно нет смертельных ран… Она была худая — кожа да кости. Но это — ничего. Это поправимо…
Содрав относительно чистую нижнюю майку, я отдал её девушке, а робу остервенело отбросил подальше, за камни. До конца жизни буду ненавидеть запах нефти. Привстав на колени, Ассоль обняла меня, дрожа. Я почувствовал на губах соль — она плакала.
— Спасибо, что не бросил. — шепот в ухо…
Я обнял её, крепко-крепко, зарылся лицом в волосы… Она первая меня поцеловала. Я ответил, затем стал покрывать поцелуями ее лицо, глаза, шею…. Ничего не видел. Чувствовал ладонями ее кожу, ощущал вкус крови, пыли, нефти… Никогда не забуду её припухшие, соленые губы.
Вспышки света под закрытыми веками, в такт биению пульса, наслаждение перехлестывает через край… Я словно родился заново. Старая жизнь сгорела, рассыпалась пеплом…
— Я люблю тебя, Ассоль. Ты знаешь? Я люблю тебя! Я это понял, как только увидел тебя там, в Москве!
— Я знаю.
Она поцеловала меня в последний раз…
ИЛЬЯ ВОРОНЦОВ, ДАЧНЫЙ ПОСЕЛОК.
— Позвольте… — подал голос Михалыч. — Выучить обстановку, что где лежит… Даже кофе сварить. Но откуда вы знали, где я сел? Вас не было в комнате! И вы всё время обращались к нам, будто видели, с кем говорите!
Он улыбнулся, слегка, будто извиняясь, пожал плечами и вновь нацепил очки.
— Я слеп с рождения. Пришлось научиться жить в мире зрячих… В этом мне помогла мать. Она, будучи нейробиологом, разработала ряд адаптационных мер, способствующих развитию других чувств. Сейчас нельзя сказать, что я в чем-то… ущербен по отношению к обычным людям.
— Отец говорил, что вы — необыкновенный, гениальный человек. — я попытался сказать это с вопросительной интонацией, но, на самом деле, уже и сам понимал, что она неуместна.