Прощение, по сути, имеет определенное направление: «Я прощаю тебя не для тебя, а для себя». Ненависть выматывает; прощение – или даже просто безразличие – освобождает. Можно процитировать Букера Вашингтона: «Я никому не позволю настолько унизить мою душу, чтобы заставить меня ненавидеть его». Унизить, исковеркать, истерзать. Прощение по крайней мере улучшает здоровье: у тех обиженных людей, которые смогли простить или прошли через процесс терапии прощения (в противоположность терапии признания своего права на гнев), повышаются общие показатели здоровья, улучшается работа сердца, снижаются симптомы депрессии, беспокойства и ПТСР. Из главы 14 мы усвоили, что в проявлении сочувствия в общем-то неизбежно и без труда просматриваются элементы собственного интереса. Что и является смыслом сочувственного прощения{981}.
Мы разобрали процессы прощения, извинения, репараций, примирения; увидели, что работа комиссий по установлению истины и примирению направлена на примирение, а не на прощение. А что дает делу сама «истина»? Да, установление истины очень сильно смягчает разногласия. Для жертв крупномасштабных конфликтов сказанная во всеуслышание правда из уст преследователей – полная, с деталями, неприкрытая правда – становится приоритетом, и именно в расчете на это работают комиссии. Нам необходимо знать, как все происходило; необходимо заставить злодеев все рассказать об этом, необходимо показать всему миру: «Вот что они с нами сделали».
Осознание собственной иррациональности
Вопреки утверждениям некоторых экономистов, мы не рационально мыслящие автоматы, делающие оптимальный выбор. В экономических играх мы щедрее, чем предсказывает логика; мы делаем вывод о чьей-то вине, основываясь на доводах разума, а затем назначаем виновному наказание, повинуясь эмоциональному порыву; принимая в ситуации в вагонетками решение о спасении пятерых за счет смерти одного, участники эксперимента делятся примерно поровну в зависимости от того, нужно толкать человека на рельсы или нажимать на рычаг; мы с легкостью удерживаемся от жульничества в обстоятельствах, когда никто этого все равно не узнает; мы принимаем твердые моральные решения и не понимаем почему. Хорошо бы нам как-то систематизировать нашу иррациональность.
Иногда мы стараемся от этой иррациональности избавиться. Приведем простой пример: как мы заставляем себя помириться. Ведь обменяться рукопожатием предстоит не друзьям, а врагам, которые ненавидят друг друга и всем организмом сопротивляются сближению. То есть приходится как-то подавлять животную, иррациональную ненависть, чтобы она не мешала примирению. Еще одна область, в которой требуется работа над своей иррациональностью, – это расхождения между сознательно сформулированными принципами и бессознательными предубеждениями. Как мы видели, пропасть Свои/Чужие можно сузить, если бессознательную пристрастность вывести на уровень сознания. Этим не убрать предубежденности: понятно, что логикой не победишь то, что родилось не из логики. Но выявление скрытых от сознания предрассудков укажет, на что направить контроль, чтобы уменьшить их влияние. Этот подход относится ко всем аспектам поведения, которые формируются автоматически, на уровне подсознания, на уровне организма и физиологии, неосознанно – там, где рационализация поступка происходит уже по его стопам. Например, каждый судья обязан знать, что его судебные решения зависят от того, насколько он голоден.