Она воззрилась на меня уже с любопытством.
– Первый транш поступил в виде займа, – сообщила она. – На оплату той части работ, за которую голосовали на правлении.
– А остальное?
Она пожала плечами, закрывая папку.
– За остальное проголосуем, когда придет время, хотя, признаться, я не очень понимаю, где правление собирается искать эти деньги.
Очко в мою пользу. Тут мне в голову совершенно неожиданно пришел другой вопрос:
– Ты помнишь Жан-Кристофа Граффа?
– Конечно. Хороший был учитель, – призналась она. – Правда, слабак, хотя человек, в общем, замечательный.
Порой Зели городила несусветную чушь.
– А знаешь, почему он свел счеты с жизнью?
Она насторожилась и спросила:
– Думаешь, существует один разумный ответ на вопрос, зачем люди кончают с собой?
– Перед смертью Жан-Кристоф написал мне письмо. В нем он признавался, что любил какую-то женщину, впрочем, без всякой взаимности.
– Любить и не быть любимым в ответ – удел многих.
– Будь, пожалуйста, посерьезнее.
– Увы, я очень даже серьезна.
– Ты в курсе этой истории?
– Да, Жан-Кристоф мне рассказывал.
По какой-то неведомой мне причине Графф, мой наставник, самый тонкий и благородный человек из всех, с кем я когда-либо общался, питал расположение к Зели Букманс.
– Ты знаешь эту женщину?
– Да.
– Кто она?
– Да что ты ко мне пристал?
– Я слышу эти слова уже второй раз за день.
– И, думаю, еще услышишь.
– Так кто же была та женщина?
– Если Жан-Кристоф тебе не сказал, то я и подавно не скажу, – отрезала она.
Она была права, но мне от этого стало не легче. Тем более что я знал, почему он этого не сделал.
– Он просто постеснялся.
– Что ж, тогда уважай его стеснительность.
– Я назову тебе три имени, и ты скажешь, ошибаюсь я или нет, идет?
– Я не собираюсь играть в эти игры. Не оскверняй память мертвых.
Но я слишком хорошо знал Зели и понимал: она не в силах отказаться от такой бесчестной игры. Потому что таким образом библиотекарша имела бы власть надо мной хотя бы какое-то время.
В самом деле. Она успела передумать, пока натягивала на себя свою вельветовую куртку:
– Так с кого же мы начнем, с какого имени?
Первое имя пришло мне на ум само собой:
– Это же не моя мать, правда?
– Нет! С чего ты это взял?
Она спустилась по ступенькам со сцены.
– Это ты?
Она усмехнулась:
– Хотелось бы, но, увы. – Она прошла через амфитеатр к выходу и издалека кинула мне: – Будешь уходить, захлопни за собой дверь, ладно? – На ее лице промелькнула злорадная ухмылка. У меня оставался последний шанс:
– Это была Винка?
– Мимо. Бай-бай, Тома! – крикнула она, выходя из амфитеатра.
6
Я остался один на сцене перед призрачной публикой. Дверь рядом с черной доской оставалась открытой. Я смутно помнил ту комнату, которую у нас еще называли ризницей. Я толкнул дверь, желая убедиться, что за ней ничего не изменилось. Это было помещение с низким потолком, но достаточно просторное, и служило оно для самых разных целей: его использовали как кулисы во время репетиций, а кроме того, как реквизиторскую и архив театрального кружка.