Вдруг на меня откуда-то выкатился здоровенный лающий рыжий ком. Огромная анатолийская овчарка. Я до смерти боюсь собак. Когда мне было лет шесть, на дне рождения моего приятеля на меня ни с того ни с сего набросился их Красный Чулок[125]. Без всякой видимой причины он впился мне зубами прямо в лицо. Я тогда чуть не лишился глаза и крепко запомнил тот случай, после которого у меня навсегда остался не только шрам на переносице, но и неописуемый животный страх перед собаками.
– Тихо, Улисс! – следом за псом возник сторож, коротышка с мускулистыми ручищами, непропорционально огромными в сравнении с телом. На нем была матроска и кепка-капитанка, как у Попая[126].
– Спокойно, пес! – бросил он, повысив голос.
Короткошерстный, крупноголовый, под метр в холке, кангал[127] пялился на меня недобрым взглядом, как бы предупреждая: ни шагу дальше. Он, верно, чуял мой страх.
– Я к месье Даланегра! – пояснил я сторожу. – Это он дал мне код замка от калитки.
Покуда крепыш-сторож раздумывал, верить ли мне, здоровяк Улисс успел схватить меня за нижний край штанины. Я не удержался и закричал – сторожу пришлось вмешаться: прямо так, голыми руками, он принялся трепать пса, заставляя его ослабить хватку.
– Брось, Улисс!
Несколько раздосадованный, Попай рассыпался в извинениях:
– Ума не приложу, что это на него вдруг нашло. Обычно он у нас такой ласковый, ну прямо как плюшевый мишка. Видать, от вас чем-то пахнет.
Пахнет страхом, подумал я и пошел дальше своей дорогой.
Фотограф построил себе весьма оригинальное жилище: эдакий калифорнийский коттедж в форме буквы L из светопроницаемых бетонных блоков. Со стороны наполненного до краев бассейна открывался чарующий вид на деревню и холм Био. Из приоткрытых остекленных проемов изливался оперный дуэт – знаменитейшая ария из второго акта «Кавалера розы» Рихарда Штрауса. Как ни странно, звонка рядом с входной дверью не оказалось. Я постучал, но ответа не последовало: слишком громко играла музыка. По южной моде я обошел дом через сад, чтобы подойти ближе к музыкальному источнику.
Даланегра заметил меня и махнул рукой, приглашая пройти в дом через стеклянные двери.
Он заканчивал работу. Жилище представляло собой огромный дом, превращенный в фотостудию. Перед съемочным объективом одевалась натурщица. Дородная красавица, которую художник увековечил в виде фотообраза – о чем я догадался по сценическо-постановочным атрибутам – в позе Махи обнаженной, шедевра Гойи. Я где-то вычитал, что последнее время фотохудожник увлекался тем, что воспроизводил творения мастеров живописи, привлекая к этому пышнотелых натурщиц.