Еще в квартире Шульгиных жил сосед Анатолий Дмитриевич — пожилой, молчаливый и покладистый. После замужества сестры Шульгин стал чаще заходить к нему в комнату, чтобы молча выпить чашку чая и так же молча посидеть перед клеткой со щеглом Орлом и щеглихой Решкой. Сосед смотрел телевизор и не пытался заговорить. Работал он проводником в поездах дальнего следования, подолгу не бывал дома, а по возвращении все молчал. Будто и не ездил никуда и ничего не видел, а все это время просидел в темном погребе.
Иногда летом, во время отпуска, собирал рюкзак и отправлялся путешествовать по свету. «Жизнь проходит, Сережа, — говорил он. — Надо воздухом надышаться, соловьев послушать, я же в прошлом — сельский житель. А там и — в рай. В раю-то небось соловьев нет?..»
Другой на месте Шульгина стал бы просить Анатолия Дмитриевича взять его с собой. Но не таков был Шульгин. Если светило солнце и голубело небо, он говорил (даже не говорил, а как бы предполагал): «Жарко, поди, туристам приходится, еще солнечный удар хватит…» А если моросил дождь, Шульгин хмурился, обнимал себя за плечи и вздыхал: «Холодно, поди, простудиться можно…»
Шульгин видел, что страсти Анатолию Дмитриевичу хватало лишь на то, чтобы собраться в дорогу. А возвращался из походов он не отдохнувшим, а, наоборот, усталым, полубольным и будто потерявшим что-то важное и дорогое. Морщины лица высыхали, желтели, а маленькие серые глаза будто бы начинали светить вполнакала.
Он надолго запирался в комнате, никого не хотел видеть, и казалось, что уж в следующий-то раз задумается, стоит ли с его слабым здоровьем отправляться на край света за соловьиными песнями.
Однако наступала весна, и сосед оживал. Он снова готовился в дорогу: стирал и сушил на кухне потертый рюкзак, подшивал суровой ниткой ремни и лямки и весело поглядывал на Сережу. Как-то сказал:
— Больше ходишь — дольше ходишь. Такова игра жизни. Я человек посредственный, мне лишь увидеть дано. А вот изобразить, как вашему бородачу Витьке, — не дано. Тут требуется острый глаз-ватерпас. И рука чтоб этому глазу подчинялась… Хочешь, вместе пойдем? Может, и не пожалеешь…
— Доживем до лета — видно будет, — сказал Шульгин. — Хотя мне и дома хорошо…
В конце зимы Шульгин заметил, что Анатолий Дмитриевич зачастил в кладовку…
Однажды, вернувшись из школы, он подошел к соседу и увидел, что тот достает из деревянного ящика рюкзак, туристский топор, потемневшую от времени и огня алюминиевую кастрюлю. Хмурится и важничает, будто не с побрякушками дело имеет, а с драгоценностями из знаменитого музея.