Прошло много лет, Яша стал Яковом Борисовичем, поднялся до заместителя начальника строительной фирмы и начал лысеть. Папа усох и стал еще немногословнее, точно телесные соки питали и его вербальные способности тоже. Но Яков Борисович чувствовал, что папа, за неимением иных поводов для гордости, отнятых временем, гордится им, и его должностью, и его домовитой женой Анастасией, и неосмысленным пока внуком. Яков Борисович так привык жить, что мысли о смерти совсем перестали его посещать, вытесненные мыслями о планах, отчетах, техобслуживании автомобиля и финансовом благополучии.
И вдруг все посыпалось. На фирму обрушилась налоговая, начальник, которого так добросовестно замещал Яков Борисович, утек не то на Кипр, не то на Крит со всеми оставшимися капиталами, вышли сроки по кредитам, которые Яков Борисович привык брать уверенно, как крестоносец прекрасных сарацинок, приставы начали обрывать телефоны, подключились и выбиватели долгов пострашнее, оставлявшие в подъезде очерняющие Якова Борисовича надписи и несколько раз ловившие его вечером во дворе «поговорить». В довершение всех бед жена Анастасия, еще вчера теплая и нежная, вдруг деловито объявила, что полюбила другого человека — пусть он только не думает, что это как-то связано с кредитами и бедственным финансовым положением, хотя тот полюбленный ею человек, разумеется, надежный и обеспеченный, — и она подает на развод. Сын, конечно, останется с ней, а мужское воспитание и достойный пример получит от отчима. И Яков Борисович должен ее, относительно молодую и привыкшую к определенному уровню жизни женщину, понять.
Яков Борисович не понял, но скандалить не стал. Рано утром он сел в свою давно требующую ремонта машину и отправился куда глаза глядят, заехав в итоге в тот самый район, где провел кажущееся беззаботным на временном расстоянии детство. Маленький кирпичный дом, где по-прежнему обитали смиренно стареющие папа и мама, теперь был окружен одинаковыми высотными цитаделями. Яков Борисович проник в одну из них вслед за семьей жильцов, доехал до последнего этажа и распахнул окно на лестничной клетке. Оно было расположено высоко, и Якову Борисовичу пришлось встать на батарею, чтобы закинуть ногу на подоконник. Город плюнул ему в лицо дымным морозом.
И тут Яков Борисович вспомнил недавно увиденное в интернете слово. Myötähäpeä. Слово было финское, и он понятия не имел, как оно произносится, но помнил, что обозначает оно стыд за другого человека. И сразу всплыли в памяти трясущаяся бородка, сопли на усах и отвратительно звучащие рыдания взрослого мужчины. Он представил себе скромную церемонию похорон, ее участников, пунцовых от финского стыда, маму, уводящую старенького отца, утирающего нос рукавом строгого черного пиджака, и склизкие потеки на этом рукаве.