— Тьматьматьматьматьма…
Супруги Сивоконь, не чувствуя, как встают дыбом волоски на руках, не видя величественных всполохов за плотными шторами, вновь стояли друг напротив друга и вновь пережевывали позавчерашнюю историю: как гражданин Сивоконь пришел домой в неустойчивом состоянии, и икал в прихожей, и мучительно искал на ботинках шнурки. Память гражданки Сивоконь по каким-то своим соображениям скрыла те годы, когда слегка пьяный гражданин Сивоконь представлялся ей забавным, свободным и приятно раскрасневшимся. Гражданин Сивоконь в свою очередь забыл о том, что позавчерашнее опьянение было случайным и неприятным, и образ вышедшей в прихожую с кухонным полотенцем супруги жег ему глаза. Тогда он был жалок, а она была скорбной русской женщиной, у которой дом, хозяйство и доля, но сейчас гражданин Сивоконь защищал всех тихопьющих мучеников от непонимания и бабьей тирании в ее лице.
— Дура, — сказал гражданин Сивоконь.
— Алкаш, — сказала гражданка Сивоконь.
Порыв ветра выбил стекло, и конец света ворвался в их порционное пространство (строго на двоих). Взметнулись и прилипли к потолку наэлектризованные шторы, а по паркету покатились горшки с аккуратными фиалками, неизвестно кем подаренные статуэтки, собачки и девицы, трехглазая бритва гражданина Сивоконя и бесполезные флакончики его жены.
И супруги вскрикнули, пораженные масштабом и окончательностью открывшегося им зрелища.
Гражданин Сивоконь, на секунду оторвавшись от созерцания конца света, вдруг увидел прямо перед собой острое, приправленное пигментными пятнами плечо супруги. Он взял ее за это плечо и уверенным жестом хозяина переместил назад, за свою спину. Только он обладал гражданкой Сивоконь, и даже сцепившиеся в последней судороге время и пространство не смели оспаривать его право. В конце концов, они еще не довели до конца животворящую ссору, после которой, выговорив накопившееся, они найдут новую лазейку в двойное бытие и, поворчав и порадовавшись находке, снова срастутся.
Гражданка Сивоконь уткнулась носом в лопатку супруга и стояла неподвижно, дыша его кисловатым запахом. Она, сжимаясь внутренне в одну пульсирующую точку, пыталась представить себе, что через несколько минут или даже секунд его хорошо изученное, знакомое до последней жировой складки тело будет уничтожено. Интуитивно она представляла себе смерть как абсолютное одиночество, не вдаваясь в лишние подробности. Молниеносно прокрутив в голове годы их общей, двойной жизни, с постоянно оставляемым пространством для второго, даже в мыслях, со спорами из-за того, что кто-то вышел за пределы образа, отпечатанного в голове у другого, с двумя зубными щетками, двумя парами тапочек и родным, личным запахом чужих подмышек, гражданка Сивоконь вдруг поняла, что смерть невозможна.