— Это она рассказала вам под пыткой?
— Это она рассказала, когда её спросили. Сорок восемь часов пристрастного допроса не смогли ничего добавить к этим словам.
— Как ей удавалось скрывать свои ночные занятия?
— Когда человека ведёт вдохновение, двери раскрываются перед ним сами, сами закрываются глаза сторожей. Я уже говорила про её магическую одарённость? Среди монахинь это не редкость. Но сама Саад, пожалуй, не подозревала об этом. Я боялась за неё. Я следила за ней. Это я её выдала. Но она не была ни ведьмой, ни одержимой. Несчастный случай. Мне жаль, что так получилось.
Глаза матери Эмергисы погасли. Она дремала. Две монахини, похожие на близнецов, бесшумно и быстро принесли обед, добавили дров в очаг, заботливо укутали ноги старой женщины. Эмергиса слабо от них отмахнулась.
— Совсем меня хотят изнежить.
— Матушка, — попросил, решившись, Берад, покажите мне вашу тюрьму для книг.
— Это долго. Разве тебя не ждут дела при дворе в Меде?
— Меня ждёт война. И я должен найти оружие.
Старуха согласно кивнула.
Один летний месяц Дороги изменил Фран больше, чем последние полгода. Она вытянулась, расправились плечи, исчез взгляд исподлобья. И она стремительно хорошела, чем вызывала насмешки Хлая, парнишки, который служил тому же хозяину и первое время учил её ухаживать за лошадьми. У Хлая были ловкие ручищи, ехидная ухмылка и рябое лицо.
— Был бы наш хозяин чуть современнее, красавец мой, он бы нашёл тебе занятие получше, чем таскать воду и латать мешки. Сколько можно тратить время и деньги на дорожных шлюх и гостиничную прислугу? Брал бы пример с торговцев — южан, и всем мороки меньше.
— Вот сам его и соблазняй.
Хлай толкает её в бок и долго хохочет, вытирая слёзы. Фран сердито сверкает глазами, но в душе она довольна — никто вокруг даже не подозревает правды. И сама она всё реже думает о своей изначальной женственности, как о правде, настолько срослась Фран с новой ролью. Конечно, есть некоторые неудобства — с мытьём, например, или естественными надобностями, но люди довольно легко привыкают к чужим причудам или маленьким секретам. Легче, чем доверяют столь невероятным подозрениям.
Хлаю пятнадцать. И он уже скоблит бритвой редкую золотистую щетину и заглядывается на девушек. А девушки обмирают от Фран. Вот он и злится. Хотя не дурак, понимает, что всерьёз обижаться глупо и скорее жалеет товарища, чем завидует.
Хлаю даже нравится этот новый парень. Молод совсем, имя странноватое, но от работы не бегает, особо не умничает и в чужие дела не лезет. Дерётся плохо — пришлось немного поучить, а с лошадьми освоился быстро, и они его любят — неужто тоже за ангельскую красоту. Только глазки-то не ангельского чину. Бабка Хлая всегда говорила, что такие глаза к беде и скорой смерти — «Двоедушников глаза, одержимых. Берегись их». Ну да что с неё, старой, взять. Померла уж, небось. Жаль.