— Нет?
— Нет. Она подходит к твоим глазам, — сонно отмахивается Фима, а меня от ее слов едва не сворачивает в приступе смеха.
— Кто бы еще мне об этом сообщил? Если б я знал раньше, таскал бы ее вместо парадного костюма на все крутые мероприятия.
— Только без крайностей, — она трется лбом о мою щеку, удобнее устраиваясь в моих объятиях. Я мог бы забить на все и сделать так, как она хочет, но мимолетные мысли о делах насущных и предстоящей утренней головомойке возвращают меня к суровой реальности. Сваливать все свои накопившиеся косяки на бедолагу Медведя как-то не очень по-дружески, даже если от него не убудет… Окончательно определившись в приоритетах на первую половину дня, я с неохотой убираю от себя ее руку:
— Когда я вернусь, ты еще будешь спать, — но едва делаю попытку подняться с развороченного дивана, как Фима снова наваливается на меня и устраивается на моей груди, забросив левую ладонь мне на шею.
— Не отпущу, — комментирует лениво, прижимаясь ко мне еще теснее.
Теперь, если я вознамерюсь последовать зову долга, мне придется совсем не по-джентльменски ее спихнуть. Впрочем, в нашей профессии джентльменов все равно не водится…
— Через полчаса в «Олимпе» начнется жесткий разбор полетов, — строгим голосом предупреждаю я, губами касаясь волос на ее макушке. — Учти, если меня к тому времени там не окажется, сюда заявится мой отец, и тебе, как честной девушке, придется выйти за меня замуж.
— Ну уж нет, — вполголоса протестует она, наощупь ведя ладонью вдоль моего затылка. — Кто тебе сказал, что я честная девушка?
— Действительно… Думаешь, нам стоит об этом поговорить?
Фима зябко тянет одеяло себе на плечи.
— Я как-то брякнула, что люблю тебя, но замуж за тебя не пойду, даже если твой отец приведет с собой твою маму.
Где-то глубоко в груди становится очень холодно. Я могу прямо сейчас спустить этот незатейливый разговор на тормозах, глупо отшутиться и переключить его в более безопасное русло, не омрачая это чудное утро ни для себя, ни для нее, но вместо всего этого зачем-то говорю правду.
— Он не приведет. Моя мать умерла, — оказывается, говорить это вслух до сих пор трудно, хотя времени для полного осознания стремительных перемен прошло уже более, чем достаточно.
Серафима приподнимается на моей груди:
— Миш, я… Извини.
— Все нормально, — вот теперь она точно больше не заснет, и что мешало мне промолчать, а? — Это случилось давно, я уже… смирился с ее потерей. Я просто не стал тебе лгать.
На сей раз она позволяет мне отстраниться, но спиной я все еще ощущаю ее растерянный взгляд, сопровождающий все мои передвижения по комнате.