в которых она, похоже, намекает, что её личный сервер в Чаппакуа был защищён от взлома, потому что стоял в доме, охраняемом Секретной службой. Взлом сервера осуществляется через интернет, а не путём разбивания стекла подвального окна. Во время опроса она также сказала, что считала, что они с её персоналом успешно «обходили» чувствительные темы, метод работы, ставший необходимым из-за плохой коммуникационной инфраструктуры Государственного департамента, не обеспечивавшей безопасность и надёжность электронной почты и телефонов у неё и её старших сотрудников. В этом была доля правды, но, к разочарованию её команды, это не меняло правил касательно секретной информации. Во время опроса Клинтон также сказала, что делегировала другим просмотр и удаление своей электронной почты, полагая, что они удалят лишь чисто личные электронные письма, и её не было ничего известно о каких-либо попытках воспрепятствовать правосудию.
После обсуждения и тщательного изучения её ответов, в её комментариях мы не нашли ничего, что могли бы вне всяких разумных сомнений счесть ложью. Ни на каком из этапов следователи не поймали её на лжи. Она ни разу не призналась в преступлении и не дала понять, что знала, что то, что она делала со своей электронной почтой, было неправильным. Неважно, поверили мы ей или нет, у нас не было веских доказательств обратного. И не было никакой дополнительной работы, которую должны были бы проделать следователи. Это дело было закончено. Теперь американцам необходимо было узнать, что установило ФБР.
Я провёл с командой воскресенье и понедельник, работая над заявлением. Мы решили сделать его живым и личным, так чтобы люди услышали это одновременно, и мы упорно работали над тем, чтобы, как собирались, выдержать профессиональный внепартийный тон. Мы сделаем его коротким и не вызывающим вопросов, но постараемся предложить как можно больше деталей и открытости. Мы считали, что детали того, что мы сделали, и что установили, были жизненно важны для доверия к расследованию и заявлению. Каждое слово заявления было изучено группой юристов ФБР, чтобы убедиться, что оно соответствует закону и политике Министерства юстиции.
Утром 5 июля я нервничал по целому ряду причин. Было ощущение, что я собирался навредить своей карьере. «Ничего», — сказал я себе, — «тебе пятьдесят пять лет, у тебя есть деньги в банке и десятилетний срок, и ты не хочешь быть где-нибудь ещё; ты не стараешься забраться выше». Ещё я нервничал, потому что мне нравились и генеральный прокурор, и заместитель генерального прокурора, а я собирался взбесить их, не скоординировав с ними публичное заявление по громкому делу, потому что любая координация могла быть воспринята как политическое влияние. Хотя я чувствовал, что обязан был позвонить им до того, как сделаю своё заявление, чтобы сказать им, что делаю его, при этом я не собирался говорить им, о чём собираюсь рассказать. Неловко.