Воскресным вечером 30 октября я получил электронное письмо от генерального прокурора, в котором она спрашивала, может ли встретиться со мной наедине после нашего утреннего разведывательного брифинга в понедельник в штаб-квартире ФБР.
— Конечно, — ответил я.
Когда брифинг подходил к концу, генеральный прокурор перед полным конференц-залом наших сотрудников спросила, может ли встретиться со мной. Что было немного странно, так как я по электронной почте уже согласился на личную встречу. Но весь наш персонал заметил её просьбу, в чём, полагаю, и заключался смысл. Мы сразу из комнаты, в которой проходил утренний брифинг, прошли в личный кабинет, зарезервированный за генеральным прокурором. Её и мои сотрудники ждали снаружи, и, наконец, мы были наедине.
Последние несколько дней шумные протесты в СМИ стали столь яростными, особенно, что и понятно, среди сторонников Хиллари Клинтон, что я не знал, что услышу от Лоретты Линч. Собиралась ли она накричать на меня? Угрожать мне? Предупредить меня? Передать сообщение от президента? Почти наверняка все в администрации Обамы были злы на меня и напуганы, что я подверг риску избрание Клинтон. У меня были все причины считать, что Лоретта принадлежала к этой группе.
Я первым вошёл в комнату. Я повернулся и подождал, пока генеральный прокурор закроет дверь. Затем она повернулась, опустила голову и, широко раскинув руки, направилась ко мне. Во многих отношениях это было неловко. Возможно, в основном потому, что я примерно на полметра выше Лоретты Линч. Когда наши тела сблизились, её лицо уткнулось мне в солнечное сплетение, а руки обняли меня. Я потянулся вниз и также неловко прижал предплечья к её спине.
— Я подумала, ты нуждаешься в обнимашках, — сказала она, когда мы разделились. Скорее всего, она была права. Хотя я по природе не любитель обнимашек, по прошествии последних нескольких дней я физически ощущал себя побитым. Скорее всего, я так же и выглядел.
Затем она села на диван, и жестом пригласила меня сесть в кресло рядом с ней. «Как дела?» — спросила она. Я почувствовал в её голосе искреннюю заботу.
Я сказал ей, что это было кошмаром. Я объяснил, каким я видел стоявший передо мной выбор, и что «очень плохой» был лучше чем «катастрофический». И затем она сразила меня ещё одним сюрпризом.
— Чувствовали бы они себя лучше, если бы это всплыло 4 ноября? — спросила она, намекая на пятницу накануне выборов.
— Точно, Лоретта, — ответил я.
Я не принимал решения на основе перспективы утечки, но она была права. Как только Минюст одобрил ордер на обыск, скорее всего все бы как-то узнали, что мы возобновили расследование, и мы бы выглядели непорядочными. Не сообщала ли она мне, что я поступил правильно? Не благодарила ли она меня в некотором роде за то, что я принял на себя жестокий удар? Она не собиралась отвечать мне на эти вопросы.