. Я расслабляюсь, в голове затихает бесконечный монолог. Алкоголь взбодрил. Я сажусь на стул рядом с пианино и начинаю играть. Импровизирую, мелодии сменяют друг друга, и тут я вспоминаю, что – да! – у этой подсказки есть ведь еще и вторая часть.
Плевать на все остальное. Звоню Джасперу Аэронсу и оставляю на автоответчике пространное сообщение. В выражениях не стесняюсь. Главный мой вопрос к нему такой: а что бы он сказал моему отцу, если бы им вдруг довелось встретиться? Яростно бегаю из комнаты в комнату. На глаза снова попадается тетрадь отца. Хватаю ее и вырываю добрую половину листов, комкаю их и швыряю в мусорное ведро. Громко стукает крышка, явно одобряя мой порыв. Итак, все точки над i расставлены. Потом достаю альбомы с моими детскими фотографиями, достаю все снимки, на которых запечатлен отец. Таких фотографий крайне мало. Всего ничего. Буквально несколько штук. Вот вся наша семья в полном составе позирует на фоне какого-то деревянного сарая. Мимолетный эпизод, запечатленный на пленку во время отдыха в Аризоне. Капли воды из расположенного поблизости бассейна, видимо, попали на линзы фотообъектива, отчего изображение стало немного расплывчатым. Солнце искрит, отражаясь в воде радужным многоцветьем. Не фотография, а сплошная идиллия. Групповой портрет счастливой семьи на фоне идиллически красивой природы.
А вот и еще одна фотография. Я ее как-то и не заметила, когда листала альбомы в первый раз. Она не вставлена в пластиковый конверт, а просто заложена между страницами. Наверняка снимок был сделан в то лето, в то самое лето, когда в мою жизнь вошел белый дом, похороненный ныне под завалами памяти. Интересно, кто снимал? Скорее всего, я сама. Потому что на фотографии запечатлен спящий отец. Такой одинокий отшельник, но, судя по выражению его лица, вполне довольный жизнью. Если хорошенько присмотреться, то на заднем фоне можно различить какие-то фрагменты полотна, которое еще не закончено. За время своего уединения отец успел отрастить козлиную бородку и усы. Потому что на всех других фотографиях он хоть и имеет немного неряшливый вид, но везде чисто выбрит. Лицо у отца загорелое, тяжелые веки, густые ресницы. На полу возле кушетки, на которой он спит, валяется бейсбольная бита. И везде, куда ни глянь, следы краски. Краской перемазаны его пальцы, наволочки на подушках, половицы пола возле дивана рядом с тем местом, где стоят его шлепанцы.
Я долго разглядываю фотографию и попутно вливаю в себя четвертую банку пива. Чувствую, как во мне снова вскипает волна ярости. Вскидываю голову. Рори говорила, что мне понадобилось несколько месяцев, чтобы примириться с тем, что отец ушел от нас. Переворачиваю руку ладонью вверх и внимательно разглядываю застарелый шрам на запястье, глубоко врезавшийся в кожу. И вот все начинает плыть по новому кругу: то же нежелание смириться с очевидным. Я упала с неба, рухнула на землю, а отец даже не соизволил приехать, чтобы постараться помочь мне восстановиться после произошедшей трагедии. Его природный эгоизм снова взял верх. Не пожелал, видите ли, нарушать свое уединение, не захотел появляться на людях даже ради того, чтобы спасти свою маленькую девочку.