Я заказываю себе тост по-французски, Андерсон – вафли и фруктовый чай. Я извлекаю из сумки тетрадь с набросками отца. Собственно, я почти уничтожила эту тетрадь, от нее осталось меньше половины. Все первые страницы я вырвала и в приступе очередного гнева выбросила. А в последнее время она и вовсе выпала из моего поля зрения. Забросила тетрадку в дальний угол, надеясь найти ответы на свои вопросы у людей. Будто они, эти ответы, способны были принести мне спасение. Ах, все мы жаждем спасения, надеемся, верим, но почти никто так и не обретает этого самого спасения. Что ж, копнем глубже, начнем сдирать кожу с самой себя, даже если такая процедура обернется новыми шрамами.
Как это там Саманта сказала? Шрамы закаляют характер. Будто бы в свое время я ей так говорила. И вот она вернула мне мои же собственные слова, причем в тот момент, когда мне позарез нужно было услышать именно такое напутствие. Я переворачиваю свою руку ладонью вверх и снова начинаю разглядывать рубец на запястье. Напоминание о том вечере, когда я наконец признала очевидное: отец ушел от нас и больше никогда не вернется. Какие же еще шрамы на моем теле и в моей душе он оставил, шрамы, с которыми я до сих пор не могу смириться?
– Разобрались в этой абракадабре? – Андерсон слегка выпячивает вперед подбородок, указывая на тетрадь.
– Пока еще нет. Но чувствую, что в ней ключ к чему-то очень важному. Возможно, как раз туда мы сейчас и направляемся за разгадкой. – Я издаю короткий смешок. – Боже! Что за чушь лезет в голову.
– Знаете, лично я прошел через все эти поиски и метания, когда мне было двадцать. Я тогда твердо верил во всю эту ерундистику, полагал, что все мы, люди, как-то связаны друг с другом, что на каждое инь есть свое ян.
– То есть, по-вашему, это ерунда? – спрашиваю я без тени обиды в голосе.
Нет, конечно, определенные взаимосвязи существуют, кто бы спорил. И все же если сейчас кто-то начнет при мне с умным видом рассуждать о том, что все в этом мире предопределено, то я точно убью его.
– Вера в предопределенность свыше помогает людям чувствовать себя безопаснее, что ли, – говорю я и тут же ловлю себя на мысли, что сама-то я дала себе клятву, расценив свое спасение тоже как знак, данный мне свыше. Пообещала, что стану другой, стану лучше, счастливее, наконец. – Вот попытайтесь объяснить мне, что стоит за нашим чудодейственным спасением. Какой смысл тут сокрыт? Лив даже пробовала однажды заговорить со мной о боге.
– Бог?! – заливисто смеется в ответ Андерсон, и я улавливаю в его смехе то, что осталось недосказанным.