Словом, мне стало скучно. Сидя на пристани двадцать лет спустя, я вдруг явственно ощутила то беспокойство, которое охватило меня. Я ведь приехала сюда специально, чтобы провести свои летние каникулы с отцом – я сама так решила! Это был мой сознательный выбор – а папы как не было рядом со мной, так и нет. Если же он изредка и появлялся где-то поблизости, то, как правило, был всегда не в духе. Придирался по мелочам, раздражался, то и дело срывался на крик. И вот Вес торчит у дантиста, Рори спит у себя в комнате, а я бесцельно сижу на берегу, рву траву, а потом бросаю ее на землю, наблюдая за тем, как травинки, слетая с моей ладони, планируют в воздухе. И вот решение принято. Сейчас я направлюсь к отцу в его студию. Нарушу одно из немногих строгих, можно сказать, незыблемых правил, установленных в этом доме. Только не мешайте ему работать, – сразу же предупредила нас с сестрой Хетер в самый первый день по прибытии. Никогда не заходите к нему, когда он работает. И мы все трое – я, Вес и Рори – согласно кивнули головами, понимая, насколько серьезными могут быть последствия такого ослушания. То есть не дай нам бог переступить сию запретную черту. Покивали головами и тут же, помнится, прямо в ночных пижамках понеслись на улицу искать в темноте жуков-светляков.
Но тот день… в тот день все было по-другому. Я истосковалась без отца. Целыми днями он не показывался в доме, за исключением коротких мгновений за ужином. Перехватит кусок на скорую руку и тут же снова уходит к себе в мастерскую. А мне ведь всего тринадцать лет. Во мне только-только начиналась мучительная работа по поиску самой себя. Кто я? Что могу? Каковы пределы моих возможностей? Мне так хотелось стать вровень с теми чаяниями и надеждами, которые на меня возлагал отец. Но еще больше мне хотелось хоть немного, но обыкновенного внимания к себе. Внимания со стороны отца!
И вот я решилась… Захожу и вижу, что отец всецело погружен в работу. В студии на полную мощь гремит запись одной из композиций Led Zeppelin. Звук такой огромной мощности, что стоило мне переступить порог студии, и у меня тут же закладывает уши от очередного гитарного пассажа.
«Мою историю нельзя пересказать обычными словами, дорогая! Но я по-прежнему больше всего на свете дорожу собственной свободой. Так было и тогда, много лет тому назад, когда в воздухе еще витало ощущение чуда».
Отец не слышит, что я вошла, несмотря на громкий скрип двери. И тогда я громко окликаю его:
– Папа! Папа!
Никакой реакции.
Подхожу к нему все ближе и ближе, а он по-прежнему не замечает меня. Или делает вид, что не замечает. Наконец я останавливаюсь совсем рядом с ним и осторожно трогаю за локоть. Рука отца, перемазанная в краске, высоко вздернута и крепко сжимает кисть. Я отлично понимаю, что только что переступила запретную черту.